Он наклонился и прикоснулся губами к. ее щеке,..
Ужинали все вместе. Пришли со своей половины дед Трофим с бабкой Христей, появился Степка.
Дед Трофим amp;apos; был в белой сорочке, застегнутой на все пуговицы под самую шею, уже скучал, пока женщины готовили еду, норовил все вызвать из комнаты солдата да поговорить «за жизнь».
Он потянулся, рукой к зеленому графинчику, открыл стеклянную пробку.
- Давай, рекрут, по маленькой,, га? - он лукаво подмигнул* а Женя сразу же поднял, руки.
- Нельзя, дедушка. Узнает, прапорщик Циба…- и осекся.
- Васыль? Та я ему всыплю, вин же сын мий.
- Ну да, всыплешь,- качнула головой бабка Христа.-Як бы. вин тоби нэ всыпан.
- Кому? Батьку?
- Тоби, старый пень.
- Та я…- распетушился, было дед.- Та я. ему…
Но в рюмки все ж налил, N Женя- уловил незнакомый запах самодельной наливки. Посмотрел на› сидевшую напротив Оксану, но та улыбалась, одними глазами!, и: ему самому стало весело* Такой сегодня день хороший^ будто и впрямь свататься; пришел, как. в, книгах Николая Васильевича Гоголя..
Дед поднял стопку, разгладил чинно усы:
- Щоб служилося тоби, хлопче, добре, а мы допоможемо, у нас з военными давня; дружба, на вас в цьому. житти. тальки и надия, щоб войны проклятой не було…
Дед смешно коверкал слова, пытаясь переходить с украинского на русский, н у него не совсем складно по-лучалось, но все было понятно от слова до слова, и сказанное тронуло простотой.
Любовь Кирилловна, мать Оксаны, все подкладывала Жене в тарелку:
- Вы картошечку салом полейте…
Вкусно -язык проглотишь. После однообразной пищи этот нехитрый крестьянский ужин показался изысканной кухней, такой, что даже знаменитая китайская конкуренцию не составит.
По-домашнему уютно было здесь Жене, так, как он себя еще никогда не чувствовал,- а где дом-то его? В Пекине ли? В Тхимпху? В Дели? Даже квартира в Староконюшенном переулке - ни больше ни меньше, а четыре стены, которые, бывало, тоску навеют - хоть вой. И в отцовскую квартиру на площади Маяковского тоже никогда не тянуло, и на дачу в Ватутинку тоже. Чужое все, искусственное.
На улице было темно, поскрипывал снег под каблуками ботинок, тускло горели фонари, под которыми искрились снежинки. Оксана провожала до переулка. Остановились. Оксана на всякий случай оглянулась, но никого нигде, тихо. Только снег упруго скрипнет под сапогом, когда переминаешься с ноги на ногу.
- Мне сегодня было очень хорошо у тебя,- признался Миляев.- Со мной еще никогда ничего похожего не было.
Он привлек ее, стал гладить рукой мех шубы, словно котенка, а она теребила пуговицы на его шинели, и едва дышала, и боялась оторвать щеку от его щеки. Так они стояли долго, и им казалось, что отсюда, с этой деревенской улицы, где тускло светит фонарь, где блестят снежинки и сипло лает озябшая собака, что именно отсюда, именно от них двоих, начинается во все стороны мир…
В казарму Миляев вернулся вовремя, доложил дежурному, тот сделал отметку в книге увольняемых. Из канцелярии вышел лейтенант Капустин, похоже, дожидавшийся его возвращения, или это только показалось Миляеву. Кивнул головой.
- Зайди.
Приказ это или просьба - расценивай как хочешь. Лейтенант н» любовный соперник, а командир, и здесь выбора нет, надо отчитываться.
«Юра добрый»,- вспомнил он.
Капустин стоял у окна, когда Женя зашел.
- Рядовой Миляев по вашему приказанию прибыл!
Так ли встречаются соперники? Похоже, лейтенант тоже почувствовал нелепость ситуации, но нужно же было, черт подери, поставить наконец все на свои места!
Не оборачиваясь, он сказал:
- Чтобы не было между нами неясностей, скажу тебе, что у нас с Оксаной ничего не было и быть не могло. Понял?
Лейтенант наконец повернулся лицом к солдату.
- Так точно,- ответил Миляев.
- Оксана прекрасная девушка, и если ты…- он замялся.- Если вы… Если я узнаю, что вы ее обидели, то я буду вести себя так, как посчитаю нужным. Вам понятно?
- Так точно!
Лейтенант вдруг взорвался:
- Что ты заладил: «Так точно! Так точно!»? Будешь курить?
Женя взял из протянутой пачки «Экспресса» сигарету, кивком поблагодарил и наклонился над зажженной спичкой. Лейтенант держал ее до тех пор, пока огонь не коснулся пальцев.
Сложные чувства смешались в душе. Но безусловно одно: Женя лейтенанта, зауважал. Офицер словно обострил в нем чувство собственного достоинства. Может быть, потому Миляева стал раздражать вечно грустный Алик Свинцицкий, который по-прежнему был покладист перед всяким, будь то прапорщик Циба или солдат его призыва, с готовностью исполнял просьбы Жени, как приказания.