- Отпустили бы вы меня. Я должен ехать в часть, У меня отпуск заканчивается.
Но дежурный покачал головой:
- Нет, дорогой товарищ Миляев! Дело серьезное, уголовное и политическое. Это уже не просто демагогия на Пушкинской площади. Эхо уже покушение на убийство. Вы должны дать показания.
- Но я же никого из них не знало.
- А это не обязательно. Вам надо будет только опознать их.
- Вот что, - Женя встал. - Я отказываюсь давать какие-либо показания. Я не считаю себя потерпевшим и… и не хочу возбуждать никаких уголовных дел.
- Ну, если вам не дорога собственная жизнь… Вообще-то, я удивлен. Следующий подобный случай может быть для вас роковым…
Утром Миляев вышел из комендатуры, где провел остаток ночи. Билет до Киева лежал в кармане, и поезд уходил уже не поздно вечером, а днем. Он шел пешком через весь город из Лефортова до Киевского вокзала, смотрел в лица людей, отдавал честь офицерам и не боялся патрулей - новенькая военная форма, выданная в московской комендатуре, отвечала всем правилам ее ношения. На душе наступило какое-то очищение, и лишь иногда, перекинув сумку с правого плеча на левое, он ощущал тупую боль в предплечье.
Все с этой историей покончено, а судьбы ее участников пусть решает время, а не правосудие. Он, Миляев, отгораживает себя от «Линии» сотнями километров и сжигает за собой все мосты.
13
У знакомых ворот Миляев остановился» перевел дух. Как он спешил сюда! Во дворе, склонившись над деревянным верстаком, строгал фуганком отец Оксаны Михаил Трофимович. Белая длинная стружка вылезала спиралью из фуганка и мягко ложилась под ноги.
Женя кашлянул, и Михаил Трофимович оглянулся. Посмотрел на гостя, но все же дотянул фуганок до края бруска. Потом вынул стружку, дунул в отверстие, посмотрел на плоскость фуганка, постучал в торец молотком, подправив лезвие, и только после этого положил инструмент на верстак.
- Здравствуйте, - сказал Женя, переминаясь с ноги на ногу. - А где…
Но Михаил Трофимович не дал договорить.
- Пошли, покурим.
В садике перед домом под развесистой яблоней стоял столик, две скамейки - отдыхать здесь одно удовольствие. Но сейчас Женя поймал; себя на мысли, что без особого удовольствия идет на этот перекур. Подчиняется, словно приказу начальника.
Сели друг против друга. Михаил Трофимович достал из мятой пачки сигарету. А Женя; вытащил из кармана кителя пачку «Явы», предложил:
- Закурите мои, они хорошие.
Михаил Трофимович покосился на протянутую пачку и отказался:
- Не, то с фильтром, для баловства. Мы покрепче любим, не столица.
Чиркнул спичкой, прикурил. А Женя почему-то курить перехотел. Чувствовал, наверное, что не на трубку мира его пригласили;.
- Да-а… - не знал, с чего начать младший Циба. - Столица, конечно, есть столица.
Он затянулся глубоко, отвел глаза в. сторону, потом остановил, взгляд на недостроенном доме. И будто спасение в нем нашел.
- От, зараза, шо тут за жизнь? Уже и готово все, а шиферу никак не достану! Ну нигде нет. Весь район объездил, даже на атомной был - не дают! Шо т-ты будешь делать? Вот какая жизнь тута.
- Так вы железом накройте, - посоветовал Миляев, а сам подумал: «Будто с тестем хозяйственную проблему решаю».. Даже смешно стало*
- Та где ж ты его возьмешь, железа-то? Не заграница, - на слове «заграница» Михаил Трофимович запнулся, вспомнив, что хотел сказать поначалу, искоса посмотрел на солдата, снова глубоко затянулся, бросил под ноги окурок, затоптал каблуком. - Да-а… Ты-то на иностранцев, выходит дело, нагляделся, мне уж брат Василь рассказал, каких ты будешь кровей.
Женя понял наконец, к чему клонится разговор.
- Кровей я, Михаил Трофимович, обыкновенных, красных.
- Так-то оно так…
Циба помолчал, снова взял сигарету, прикурил, И Женя напрягся, потому что понял - сейчас будет сказано самое главное.
- Ты сейчас в армии служишь, а раньше другой жизнью жил, столичной. Папа, мама у тебя вон какие, а мы по сравнению с ними - село. Отслужишь, уедешь, и, как говорится, хай тоби щастыть. Что ж девке потом делать?
- Это ей решать, Михаил Трофимович. - Женя опустил голову. Потом добавил: - А я не отступлюсь.
Циба бросил окурок в цветник - дымок повился меж душистых флоксов.
- Ну, ты это… Я ей батько, а с тобой по-человечески хотел поговорить. Бачу - не получается разговор.
Женя встал, чтобы уйти, и вдруг за спиной из раскрытого окна донеслось:
- Тату! Навищо вы так?
Женя боялся оглянуться. Она слышала. Она все слышала! Но он не хотел, чтобы на глазах у отца произошла эта встреча. Он, не оглядываясь, направился к калитке.