Видите, как у нас нередко получается? Если уж возвеличиваем, так без меры ответственной. А главное - переоцениваем, значит, одних за счет других, которых недооцениваем…
Лично я против всяких преувеличений. Тем паче «разумных», о которых мне пела учительница моей внучки.
Сталинград, он и есть Сталинград.
Или там оборона Москвы и Курская дуга. И как ни крутите, нечего в этот ряд ставить ту же Малую землю…
Вот, помню, была книга такая - «Огненная земля». Первенцев, что ли, автором ее значился? Кажется, он…
Так вот, он написал ее, исходя из документов. В предисловии так на это и упиралось!
Ну, что лишний раз трепать? Земля эта Малая - сущий ад кромешный и был! И всякий, кто сражался там, - мало сказать, что герой…
Но никаким заезжим полковым комиссаром там, в книге этой доскональной, и не пахло. Может, посему ее и забыли напрочь, когда стали в связи с Брежневым про Малую землю писать книжки, песни, создавать там кинофильмы разные?
Но даже если и был он там три дня, в этом кромешном аду, что из того? Ведь он комиссаром был, а для всякого комиссара смелость сама собой разумеется. И почему героическая история малоземельцев должна начинаться и кончаться с его именем?
Но ведь начиналась и кончалась…
А раз так, значит, историю можно и подправить, и припудрить, и подписать. И возвеличить кое-кого искусственно. И возвести в ранг героя…
Н-н-нет! Я против всяких преувеличений - и больших, и малых!
Тем более у нас-то? В России? Когда нам героев-то недоставало? Так чего ж нам придумывать иного?
Вы и сейчас возьмите: только оглянитесь вокруг - если кто и не герой, так будет в нужный час, когда его совесть русского человека призовет! Обязательно будет.
Но все же учительница эта не идет из головы…
Воспитатель подрастающего поколения: «Были на войне и не воевали! Не педагогично!»
А? Вот откуда вранье начинается…
Но я-то считаю, был на войне.
И стрелял. И от пуль пригибался. И горя хлебнул.
Ведь все же вышла мне эта бегемотская история, как и говорил полковник, не прогулкой вовсе, а истинным боевым крещением…
…Поначалу все шло очень даже распрекрасно. Как из замка вышли мы, двинулись по шоссейке, стали хоть, к радости нашей, машины, техника разная нам навстречу попадаться.
Ну, тут, конечно, без заминок на дороге не обходилось, потому что всякий встречный при виде живой бегемотихи отчасти торопел. Машины с прицепами или пушками тормозили, мотоциклы моторы глушили, а пешие и вовсе стадом окружали нашу зоопарковую процессию. И все с вопросами: как так? откуда? почему? да неужели ж?..
Очень поднимали мы настроение и без того победное этим своим видом несусветным!
Но нам с Эльзой было не до всего этого! Шли мы опять рука об руку, с коляской громыхающей, в отрыве от бегемотской шеренги. Только теперь Эльза уж и не скрывала язык свой русский, очень все же коверканый. И как могла, меня пытала, да и о себе ведала.
Вот ведь что это такое - первая любовь! Мне было с ней, с моей Эльзой, так хорошо: с душой-то поющей, головушкой одурманенной, с сердцем, нежностью переполненным…
Видно, мои ребятки обо всем догадались - брели чуть понурые, в молчании, чуть даже впереди бегемотихи. И совсем не оборачиваясь на наше возбуждение разговорное, смех нередкий…
Так что на привале никто не удивился, когда после кормежки бегемотихи Эльза вдруг потянула меня в лес. Даже Билля остался невозмутим: как сидел жующий у костерика, так глазом и не повел в нашу сторону.
В лес мы уж не вошли - вбежали!
Сквозь зеленеющую сеть из веток над головами - что ваш купол Планетария! - синело небо.
И тишина стояла какая-то неестественная, таинственная даже… Порхали только птицы, потревоженные нашим вторжением. И хотя ноги уходили в набухший водой мох и бежать было непросто, Эльза мчалась впереди меня точь-в-точь как лань какая! Прыгнет с кочки на кочку, обернется, хохотнет раз-другой, тряхнет своим блондинистым простоволосием - и снова за деревья!
Только я ее и видел!
Ей хорошо налегке - плащ, как крылья.
А я шинелью, как младенец пеленкой, туго обернут через все эти портупеи, ремни, сумки - вот совсем скоро и умаялся догонять.
Но тут она из-за стволов сама вышла. Мне навстречу.
Смеяться перестала. Смотрит на меня в какой-то, показалось, совершенной отрешенности.
Я ей: «Пора возвращаться - пятнадцать договоренных минут прошли…»