— Смотри, вон окно консультации, где свет.
— Звонка ждет.
— Может, уснула после успокоительного, с зажженным светом.
— ….
— Бедная Сильвия, сильно ее пробрало. Но ты права: сама себя иллюзиями тешит. Когда он заявился к ней домой в первый и единственный раз, уже было ясно — все очень не просто. Но о том дне она никак не хочет распространяться.
— Тебе ничего не удалось выведать?
— Кое-что. Не знаю, может, мне кажется, но она что-то недоговаривает о том дне.
— Люси, пока не забыла, кто этот парень, что дежурит теперь по ночам у входной двери в ее доме?
— Ночной охранник.
— Простой швейцар?
— Да, он уже несколько месяцев, а все никак форму не выдадут. Красивый мальчик, правда?
— Я сейчас, когда его увидала, подумала: что-то есть в его глазах, как у дружка соседки.
— Не обратила внимания.
— Люси, как ты могла не обратить внимания на глаза этого парня?
— Не знаю, наверное, в Рио столько красивых людей, что я уже привыкла.
— Такой грустный взгляд, бедный мальчик. И он проведет всю ночь, не сомкнув глаз, в думах, не знаю уж о чем. У него, видно, очень большое горе.
— Но соседка не говорила, что у него грустный взгляд, у ее дружка.
— Я подумала, что у него такой взгляд, как у этого бедного парня.
— Может, это не грусть, иногда длинные изогнутые ресницы создают такое впечатление….Видишь, в этом доме живет высокий военный чин, о нем тебе говорила служанка.
— Ни разу не видела ни одного военного в форме на этой улице.
— Нидия, и ни на какой другой улице, столько лет здесь живу, ни разу ни одного не видела.
— Может, они не любят, когда их видят в форме.
— Ну да, так люди не догадываются, кто они такие.
— Но здесь они хоть не такие душегубы, как в Аргентине, или тоже?
— Вроде не такие.
— Скажи, Люси, соседкин тип такой же толстый, как тот прохожий?
— Да ты спятила. Знаешь, она про тот единственный день, когда он пожаловал к ней домой, всегда рассказывает о его приходе, но об уходе никогда.
— Ты говорила, он пришел утром, по крайней мере, пунктуально. Цветы хоть принес, или так?
— Главное, с большим энтузиазмом пришел, что может быть лучше? Я тебе говорила, она была почти не прибрана, едва причесана. Только лицо сполоснула. И видит: он возбужден, как будто бежал. И спросила об этом. А он ответил, мол, нет, просто волнуется, и все, так хотел ее видеть. И тут она, видно, улыбнулась, подала, наверное, какой знак, может, безотчетно, потому что он как набросится на нее, так и не отпустил. Почти без разговоров.
— Что ты говоришь, даже не верится.
— Ты обещала, что тебя ничего не будет шокировать!
— И больше они не разговаривали?
— Потом.
— Люси, меня ничто не шокирует. Расскажи все подробности, вот увидишь, меня не будет шокировать.
— Она почти ничего не рассказывала. К счастью, была сразу после ванны, хотя, как я уже говорила, вообще без макияжа.
— У нее все было рассчитано. Скажи, пожалуйста, она каждый день моется, утром или вечером?
— Как придет домой, после последнего пациента, волосы у нее мокрые.
— Вот я и говорю. В то утро она вымылась, все уже хорошо продумала, настроилась на романчик. Сразу видно, привыкла быстро все обтяпывать, Люси, ты просто не хочешь понять.
— Но почему тогда она так воспылала к этому человеку, если, как ты говоришь, у нее сплошь и рядом приключения?
— Тебе лучше знать, что ее так поразило.
— Давай по порядку, я тебе все расскажу, а ты потом сама думай, в чем причина.
— Он ей понравился как мужчина?
— Об этом она не очень распространялась. Но сказала важную вещь: здесь было наоборот, не как с мексиканцем, там она сама всегда тянулась к нему с ласками, а тут он первый начинал ее гладить. Так приятно, когда к тебе льнут, не обязательно мужчина, скажем… не знаю, внучка, давно, еще маленькая, висла на мне, нет ничего чудеснее на этом свете, когда любимое существо виснет на тебе и не хочет отпускать.
— Мои взрослые внуки обнимают сильно, даже слишком. Вот самый младший мне нравится, как обнимает, такой нежненький.
— Просто тот тип вошел как-то несмело, но, когда накинулся на нее, тут уж деться было некуда. Они пробыли сколько-то времени на диване, а когда он принялся стаскивать с нее одежду, она предпочла перейти в спальню, где можно затенить получше, зашторить.
— Тебе из дому видно, если она зашторит окно в спальне — средь бела дня, утром! Ты заметила? В смысле, в тот раз.
— Ты с ума сошла! Я вовсе и не слежу за ее шторами. Меньше всего я ждала, что они так быстро перейдут к делу. Но потом поняла, почему так получилось: они оба находились в невероятном нервном напряжении.