— В этом что-то есть…
Он сказал эту фразу медленно, но как-то «сразу», и я почувствовал, что так сказали ему о его чудиках. «Врун и задавала, — подумал я. — А Димка мне его привел, чтобы насолить, верно, и по сей день жалеет, что похвалил моего первого крокодила».
— Димка, — сказал я, — выйди, будь другом. Нам нужно поговорить.
Когда Димка вышел, мой товарищ по искусству перестал задирать подбородок кверху и спросил меня:
— Ты что, кого хочешь можешь вырезать?
Я подтвердил.
— А я вот нет… Конечно, если очень захочу, то потрачу день, два дня, но все равно нарисую. А так, чтобы сразу… Нет, не выйдет… Да и ты небось врешь?
— Я хоть сейчас, мне не трудно, — заспешил я: разговор меня ужасно заинтересовал. — Вот, пожалуйста, кого тебе? Хочешь петуха? Или слона?
— А лягушку сможешь?
— Лягушку трудно, у нее профиль такой… Ну, такой, без выступающих частей.
— Нехарактерный, — строго заметил мой знакомый, заметно оживляясь. — Так лягушку ты не можешь. А кого ты можешь?
— Да кого хочешь! Вот — смотри!
Я вырезал ему петуха, и бегемота, и лисичку, и пантеру Багиру из «Маугли», и индейца с луком. Я вырезывал и вырезывал, и каждый мой зверь или человек вызывали у моего знакомого неподдельный восторг. Потом он с грустью сказал: «А я вот не могу, чтобы что хочу… У меня дело потрудней будет. Я, понимаешь, беру лист бумаги и делаю так». Он достал листок бумаги и карандаш и стал быстро черкать по всем направлениям, а когда листок покрылся сетью запутанных завитков и зигзагов, отодвинул свое произведение на расстояние вытянутой руки, потом повернул листок и так и этак, громко сказал:
— Курица!
— Какая курица? — спросил я.
— Ясно, какая, обыкновенная. — Мой новый знакомый быстро обвел контур, и я тоже увидел, что в переплетении его каракуль было видно нечто очень похожее на курицу, только без хвоста. Потом этот «талантливейший человек» и «тоже художник» взял в руки резинку и тщательно стер все, что не относилось к -курице, дорисовал кое-как хвост и, подписав внизу «Анатолий Жук», проставив красиво число и дату, вручил мне свой новый шедевр.
— Это на память… — сказал он.
— Так ты даже рисовать не умеешь? — сказал я.
— Как не умею, а курица! — вдруг обиделся Толя. — А ты-то, ты-то, молчал бы! Лягушку и ту вырезать не можешь… Ну, не обижайся, мне Дмитрий сказал, что ты болен и тебе нельзя волноваться…
Он ушел, а Димка, заглянув ко мне вечером после школы, внимательно разглядел курицу и сетку стертых «подготовительных» штрихов и упрямо заявил:
— Чего ты придираешься? Курица как курица, мне и такой не нарисовать. Воображаешь ты, Мишка, много… — Потом подумал и добавил: — А ведь жулик этот Толька, настоящий жулик, а его водили к какому-то знаменитому художнику, и тот его хвалил…
— И вовсе он его не хвалил, — теперь уже уверенно заявил я. — Просто этот художник сказал, что «в этом что-то есть».
СМЕРТЬ ДЕДУШКИ
Нас провожал один дедушка. Шура и Димка были в школе, отец Димки уехал куда-то по делам. Дедушка вручил мне толстую книгу, на обложке которой длинная шпага с витой ручкой была воткнута в широкополую шляпу с пером.
— Итак, я был тогда индейцем, — сказал он, целуя меня в щеку. — Помни и не забывай Закон Леса и Устав Свободы.
Мы ехали в Киев, куда перевели Антона Степановича. А через несколько дней нам пришло письмо из Одессы, в котором рассказывалось о неожиданной кончине Димкиного дедушки. Он погиб в тот день, когда мы выехали. Вернувшись домой с вокзала, дедушка услышал на втором этаже какой-то шум. Никому не сказав ни слова, он взял свою знаменитую дубину и пошел «наводить порядок».
На второй этаж забрались грабители. Хозяйка этой квартиры была без чувств и лежала рядом с уже увязанными узлами. Грабители вежливо впустили дедушку в квартиру, но когда он стал размахивать своей дубинкой, выстрелили ему в живот, а сами выпрыгнули из окон второго этажа на мягкую грядку, старательно вскопанную самим дедушкой, и убежали.
Милый, милый дедушка… Он нашел в себе силы, спустился вниз, домой, и, добравшись до дивана, только сказал своей жене:
— Бабка, я умираю!
Его жена, бабушка Димки, так привыкла ко всяким его выдумкам, что ответила:
— Не болтай глупости!
А через несколько минут его уже не было в живых.
Его провожала, как принято говорить, «вся Одесса». Многие знали его как бесконечно доброго человека, а весть об очередном злодеянии бандитов с Пересыпи во мгновение ока облетела весь город.
Димкин дедушка, ты навсегда остался в моей памяти Великим Вождем Свободного Союза Свободных Племен. Я вырос у моря, и соленый ветер, прибрежные пески, травы всегда были близки мне, но только ты научил меня прислушиваться к ночным шорохам, как прислушивается к ним отважный и мудрый воин, и я смог испытать чудесное чувство единства с окружающим меня миром, его прохладным ветерком и его ясными звездами, песком и камнями, травами и птицами — всем тем, что мы так часто называем природой.
ВЕЛИКИЙ ВОЖДЬ В «БУКВАРЯХ»
Димка, Великий Вождь Одесских Делаваров, с тридцать седьмого я не знал, где ты, что с тобой. Мы не дружили. Ты, Великий Вождь, был слишком властным и строгим, ты не терпел никакого превосходства, ни в чем и ни с кем не хотел делить власть над племенем. Я, как говорил твой дедушка, был тоже «хороший перец». Но вот прошли годы, и как-то — это было в начале сорок первого — мне приснился удивительный сон. Мне приснился ты, Димка, и будто мы с тобой сидим в какой-то огромной аудитории. А перед нами длинный черный стол, и какойто старичок небольшого роста что-то говорит, говорит тонким пронзительным голосом. Потом я увидел свои записи, а ты, Димка, ты протянул руку и красным карандашом зачеркнул слово «осадок» и написал «окраска». Необыкновенно яркий, удивительный сон. Я запомнил его. Прошло несколько месяцев, и я встретил тебя в деканате. Долго я смотрел на тебя, не веря своим глазам. Ты ли это? Но когда ты поднял голову, сомнения отпали: это был ты, Великий Вождь. Мы попали с тобой в одну группу, но я в тот день не вспомнил своего сна. Потом раздался звонок, и мы поспешили в аудиторию. Первая лекция была посвящена неорганической химии, и известный профессор, который жил, работал и спал в маленькой комнате рядом с аудиторией своего имени, вышел к доске и тонким голосом сказал: «Нуте-ка, запишем простейшую реакцию».
И тогда я не вспомнил свой сон.
И только когда ты, Димка, протянул карандашкрасный карандаш! — и, зачеркнув в моем конспекте слово «осадок», написал «окраска», будто молния озарила мой мозг: все сразу стало «на свое место», да, я видел, видел все это, это было, было со мной! Но когда, где? Так это же мне снилось!
Я с нетерпением ждал, когда окончится лекция, а когда мы вышли в коридор, начал торопливо рассказывать свой сон, но тебя было трудно чем-нибудь удивить.
— Подумаешь, — сказал ты, — да я постоянно вижу во сне то, что потом со мной случается на самом деле. Это все согласно теории относительности и квантовой механики вполне понятно.
Я не знал ни теории относительности, ни -квантовой механики, и мне стало стыдно, что я болтаю какую-то чепуху, а все, с точки зрения современных теорий, совершенно ясно.
Только сейчас, став старше, мы подружились. Вместе ходили в столовую, вместе готовили задания по начерталке, вместе чертили, вместе и дежурили на крыше институтского здания во время довольно «регулярных» бомбежек.