Я взглянул вниз. Откуда-то сбоку к ангарам подлетали самолеты. Военные, сбившись в тесную группу, о чем-то оживленно спорили. По полю медленно ехала санитарная машина с красным крестом. На меня никто не обращал внимания. «А что, если я придержу одной рукой колокол, — мелькнуло в голове, — и тихонько дотронусь языком до стенки колокола? Ведь если зажать в руке велосипедный звонок, то он не звенит, а трещит, вот меня никто и не услышит».
Я подошел к колоколу, охватил его рукой и чутьчуть толкнул тяжелый его язык. Он неожиданно легко качнулся, но не коснулся стенки. Я повторил попытку, и тогда вдруг над летным полем и ангарами, самолетами и пилотами, над всем миром раздалось звучное басистое «бамм»… Я так растерялся, что не сразу поймал проволоку, привязанную к языку колокола, и вновь раздалось еще одно «бамм», а там еще и еще… Я присел на корточки под колоколом, и если бы смог провалиться куда-нибудь глубоко под землю, то немедленно сделал бы это. В страхе я приблизился к перилам и выглянул. В мою сторону смотрели все, все, кто был на поле, и внизу, под башней, в мою сторону смотрел, высунувшись из окошка, шофер машины с красным крестом, казалось, что сами ангары повернулись ко мне и, поблескивая стеклянными глазами-очками, вопросительно уставились на меня. Внизу послышалось:
— Кто на вышке? Какой-то мальчик? Чей мальчик? Снять сейчас же!
— Я сам! — закричал я. — Я сам!
Я быстро вылез на железную лесенку, но мне навстречу уже поднимался высокий пилот в кожаном шлеме.
— Слезай, чертенок! — крикнул он мне. — Только спокойней, не свались!
И в эту секунду я понял! Я понял, что мой «вечный двигатель» может летать! Ну, конечно же, его достаточно поставить вертикально, и тогда сила, действующая снизу, станет больше той, что сверху, и моя стальная груша взлетит на воздух быстрее самолета и выше самолета! Это точно…
Я больше ничего не замечал и не слышал. С серьезным лицом вышел из двери здания, даже не обратив внимания на то, что меня «как маленького» ведет за руку высокий пилот. Командиры перед нами расступились, и меня подвели к высокому военному с большой, как лопата, черной курчавой бородой. Он был похож на былинного богатыря и резкими рублеными чертами лица, и густыми бровями, и шириной плеч. Он, видимо, был главным, потому что пилот подвел меня прямо к нему и, отдав честь, сказал:
— Звонарь доставлен, товарищ командующий!
— Как же это ты? — спросил меня бородач. — Ведь колокол аварийный, ты понимаешь, что это значит?
Я помотал головой.
— В этот колокол бьют только тогда, когда нужно известить людей об аварии… Вдруг загорится в воздухе самолет, не раскроется парашют у парашютиста, да мало ли что бывает! Ты теперь понимаешь, что наделал?
— Я свою вину исправлю, — твердо ответил я и вдруг заметил, что глаза военных вдруг заулыбались и стало тихо-тихо, только вдали монотонно ревел самолетный мотор.
— Как же это ты думаешь исправить свою вину? — задумчиво спросил меня командующий.
У меня как-то странно закружилась голова, и я громко сказал:
— Придумал одну вещь, вот как! Лучше всех ваших самолетов будет летать!
Теперь стало совсем тихо, даже замолк мотор, а командующий, выпятив нижнюю губу и задрав бороду кверху, удивленно и мечтательно проговорил:
— О, це дило! — И все вдруг стали смеяться, но не надо мной, а так, что и я засмеялся вместе с ними.
— Вот что, товарищ Мельников, — сказал мне командующий, и все вокруг стали серьезными. — Когда-нибудь мы станем стариками: кто устанет, упадет духом, знаешь, товарищ Мельников, жизнь — сложная штука. И вот тогда забирайся на самую высокую башню, чтоб была выше облаков, и бей в колокол, изо всех сил ударь, чтобы мы все услышали, все, кто будет в живых, и тогда вспомним и тебя, и сегодняшний день, и молодость, и с новыми силами пойдем в последний бой… Я тебе разрешаю ударить в колокол, разрешаю, товарищ Мельников. А насчет твоего изобретения потолкуем, обязательно потолкуем, дай только срок с делами управиться, обязательно… А сейчас, — бородач вдруг заговорил громко, будто приказывая. — А сейчас проводить товарища Мельникова в буфет и выдать ему плитку настоящего летного шоколада, ясно?
ОТЛИЧНО, НО НЕВЕРНО
Кто рассказал Петру Николаевичу о моем изобретении, я не знаю, но назавтра он вызвал меня к себе вместе с «чертежами и описанием изобретения», так он сказал моему отцу по телефону. Я давно не видел Петра Николаевича, и встреча с ним пугала меня. Я не без основания подозревал, что законы природы были знакомы Петру Николаевичу гораздо 'лучше, чем мне.
Петр Николаевич внимательно меня выслушал, так же внимательно рассмотрел чертеж и сказал:
— Хорошо! Отлично! Так ты знал, что «вечный двигатель» невозможен, и все-таки принялся его изобретать? Это замечательно… Работать он не будет, к нашему с тобой сожалению, но это ничего, ничего…
— Почему не будет? — спросил я настороженно.
— А вот представь: ты сделал такое стальное яйцо сплошным, представил? Не полым, пустым внутри, а сплошным. Как, по-твоему, сила давления на его выпуклую удлиненную половинку будет больше сил атмосферного давления на сферическую
часть?
— Да, больше…
— Вот и выходит, что полость внутри не нужна… Вот и выходит, что любое яйцевидное тело в таком случае должно выбрасываться кверху, этак, Миша, и у кур яички должны летать… Теперь тебе ясно? Как ни ухитряйся, как ни усложняй форму такого тела, но силы, действующие на него со всех сторон, всегда будут равны, какой бы формы это тело ни было. Не только площадь играет роль, Миша, но и положение той площадки, на которую действуют силы давления. Силы складываются, как стрелки, и углы между ними имеют очень большое значение, очень большое. Вот ты видел, как рубят дрова? Один топор — широкий у обуха, «колун» называется, другой — плоский, острый. С одной силой можно ударить по полену и тем и другим, но один расколет, а другой увязнет. Расколет, конечно, колун. Всегда нужно, Миша, учитывать и направление сил, а не только их величину…
— Так почему вы сказали «хорошо», «отлично», если все неверно? — расстроенно спросил я.
— Потому что ты еще молод… Было бы тебе двадцать, тридцать лет — совсем другой разговор. А для твоего возраста это, — он указал рукой на мой чертеж, — это в самый раз. И впредь не бойся, когда говорят «это нельзя, невозможно». Покажется тебе, что можно, — изобретай, думай и, конечно, учись. Вчера нельзя — можно сегодня, нельзя сегодня — будет возможно завтра, послезавтра, в будущем. А что еще меня обрадовало, так это простота, ты погляди, Миша, какая простота и какие возможности! Сделал себе такой «объемный овоид», так техника назвала бы твое металлическое яйцо, и летай себе! Заметь и запомни: новое обязательно вот также просто, самое главное — новое, усложнения приходят потом. Вот возьми воздушный шар. Первое сооружение, которое, будучи тяжелей воздуха, поднялось кверху, и человек впервые понял, что сможет летать. У тебя мысль работала где-то рядом. Там как раз осуществляется именно то, что ты хотел получить, но за счет совсем других законов природы, очень, очень сложных, мы еще их все не узнали до конца, как все еще полон загадок полет птиц, полет насекомых. А муха! Простая муха… Вот она здесь, вот она там и висит неподвижно в любой точке. Современная авиация не располагает таким принципом полета, каким располагает муха. На простых вещах стоит вся наука, вся техника, но они становятся простыми после того, как чья-нибудь голова сделает их такими.