— А почему тебя зовут Аристархом? Это твое настоящее имя?
— Конечно, нет, — он улыбнулся. — Но, согласись, если бы меня звали Колей, Петей, Федей... Это было бы глупо. А так — ничего. Я привык, и ты привыкнешь. — И впервые за весь вечер в его взгляде промелькнула твердость. Во всяком случае я увидел нечто такое, что убеждало — он знает, что говорит.
— Думаешь, привыкну? — спросил я растерянно.
— Мы будем с тобой встречаться... Иногда. И сегодня я заглянул сюда ради тебя.
— Ради меня?!
— Да, — кивнул Аристарх. — Ты позвал. Я пришел.
— Но я и сам не знал, что буду здесь! Зашел в правдинский гастроном за сыром и увидел, что окно у Юрия Ивановича светится. А направлялся к Белорусскому вокзалу, на одинцовскую электричку...
— Все это неважно, — отмахнулся Аристарх. — На земле много необычного, такого, чего в земной природе быть не может. Но люди по своей ограниченности не видят нарушений законов бытия, всему нашли объяснения, удовлетворились ими и успокоились. Перед ними загадки совершенно невероятные, а они с легкостью подбирают несколько терминов позаковыристее — и все, готово, научно растолковали. Ну, ладно, я отвлекся. Давай к делу, а то мне уже пора. Значит, договорились? Поработаем?
— Поработаем, — ответил я, еще не представляя толком, что стоит за моим согласием, к чему оно меня обязывает, чем грозит.
— Хорошо. Начнем. Нужно место, где бы они могли встретиться и без помех выяснить отношения. В конце концов человеческое общение сводится к выяснению отношений. У тебя есть такое место?
— Есть. Дом в Одинцове. На Подушкинском шоссе.
— Ты его хорошо знаешь?
— Дом? Знаю. Я три года прожил в нем.
— А что вокруг? Дома, улицы, город?
— Да, но рядом лес, дубовая роща, дальше березняк...
— Лес? — переспросил Аристарх. — Дубовая роща? Годится, это подойдет.
— Рядом свалка.
— Свалка не помешает. Она придаст еще одно толкование... Они будут стреляться?
— Конечно! Иначе все теряет смысл.
— Правильно, — одобрил Аристарх. — Пусть стреляются.
— Согласятся ли вот только... Нынче как-то не принято...
— В наше время тоже стреляются. Не часто, не все, не всегда... Но стреляются.
— И потом, надо же их как-то всех собрать, причем чтобы это выглядело убедительно, достоверно, правдоподобно...
— Не думай об этом, — поморщился Аристарх. — Собрались — и все тут. Причин — хоть отбавляй. Иван Адуев привез дочку в институт устраивать. Конечно, она не поступит, но они приедут. Ошеверову я устрою командировку в Москву, пусть привезет какой-нибудь важный народнохозяйственный груз. Рыбу, например, из Грузии. Морского окуня. Ююкины к тому времени сами в столицу переберутся, а в Одинцово они приедут как на дачу, воздухом подышать, о чем-то возвышенном потрепаться. Пусть покажут свою одухотворенность, незаурядность, что там еще у них есть?
— Спесь, — подсказал я.
— Пусть и спесь покажут, — согласился Аристарх. — Кто тебе еще нужен? Федуловы? Эти вообще не подчиняются никаким разумным закономерностям, их поступки предсказать невозможно, их мнение о чем бы то ни было меняется в зависимости от атмосферного давления, температуры, влажности воздуха и так далее. Шелупонь. И говорить о них не стоит. Не появятся — черт с ними. Монастырский приедет пробивать свой новый экономический закон. Приедет к академику Благодееву, а остановится у Шихина, негде ему больше в Москве остановиться. Васька-стукач, сам понимаешь, по делу приедет. Ему отчет писать надо об умонастроениях своих ближних. Он и не захочет ехать, а приедет. В командировку его пришлют. Возможно, еще кто-то заявится — не думай об этом. Причины, объяснения будут у всех, это я беру на себя. Главное в другом — выстрелы. Должны прогреметь выстрелы. И взлетят вороны. — Аристарх поднялся, лицо его напряглось, стало взволнованным. — И взлетят пыльные вороны над мусорными ящиками, истерично залают беспородные одинцовские собаки, забыв захлопнуть двери, сорвется с места и унесется в предрассветный туман голицынская электричка, вспыхнут окна в ближних домах и приникнут к ним плоские заспанные лица. И рухнет в высокую росистую траву...
— Кто рухнет? — успел вставить я.
— Кто хуже стреляет, — ответил Аристарх недовольно: ему, видимо, хотелось подробнее рассказать о своем предвидении. Он снова посмотрел на часы. И вышел так легко и спокойно, будто в мастерской, кроме него, никого и не было. А Юрий Иванович отнесся к его уходу равнодушно, будто и не видел Аристарха, не слышал нашего разговора.
Мы выпили еще по чашке чая, съели по прянику, по карамельке, и я начал прощаться.