— Геморрой на пустом месте, — вздыхаю.
— Разве? — хмыкает. — Одна из первостепенных задач мужчины — сделать жизнь своей женщины простой и комфортной. Совместное жилище — фундамент.
— Квартира отца на втором. Жила как-то…
— Как-то — не ко мне.
— Довыделываешься, не дам тебе потом развод, — пытаюсь перевести все в шутку.
— Подвешу тебя за ногу с крыши, подпишешь что угодно, — подкалывает, а я веду плечами и бросаю взгляд на его ручищи. Может себе позволить.
Возразить нечего, от мерного рева мотора и пережитого клонит в сон, но чуть только начинаю клевать носом, он ворчит:
— Куда собралась? Развлекай меня беседой, если не хочешь, чтобы и я вырубился.
— Простой и комфортной, Родион, — бормочу сонно и пристраиваюсь поудобнее, ехидно ухмыляясь.
— Никто не идеален, — нагло похлопывает меня по бедру.
— Мог бы рассказать о том, что происходит, — замечаю пространно.
— Это — точно на свежую голову. Хочу послушать о твоей семье. О детстве.
— Ничего интересного… и ты и так знаешь. Брат — участковый, папа — алкаш. Мама умерла, когда мне три было, а Ваське шесть.
— Что случилось? Молодая еще.
— Она в круглосуточном магазине работа, продавцом. Хотели ограбить. Точнее, ограбили, она всю кассу выгребла. А потом сообразили, что опознать может, по голосу, — хмыкаю горестно, а он зачем-то берет меня за руку. — Ножом в живот и деру. Пока зашел посетитель, пока скорая…
— Мне жаль. И ее судьбу ты не повторишь, даю слово, — сжимает мои пальцы, а я прикрываю глаза. Приятно. Забота, участие, прикосновение. Он. Черт…
— Бабушка по папе тогда еще жива была, она к нам перебралась, — продолжаю говорить, чтобы не зацикливаться на собственных ощущениях. — Папа работал. Выпивал, но нечасто. А через год и ее не стало, тогда уж сорвался. Но мы мелкие, ничего не соображаем, это я уже от соседок позже наслушалась. К тому моменту, как начали понимать, папа уже так плотно пристрастился, что только рукой махнуть. Он на водке только и функционирует: вроде помногу и не пьет, но часто. Мне кажется, если его зашить, сразу все органы одним махом откажут.
— Вряд ли это именно так работает. Буйный? Ты там про шкаф что-то говорила.
— Нет, ни в коем случае! — ужасаюсь даже мысли. — Папа хороший, нас с братом никогда не обижал. Наоборот, баловал, в меру возможностей. И работал до самой пенсии, токарь он у меня. Поселок-то заводской, ну, ты знаешь, наверное. Или погоди, ты из другого города же?
— Из этого, — улыбается. — Я вырос, окончил приличный ВУЗ, и мы вернулись. Маме тут лучше, знакомых много. Да и на кладбище столько родни, считай, корнями вросли. Так что со шкафом?
— Папа один никогда не пил, — морщусь от воспоминаний. — В основном сосед с пятого приходил. Он сам-то тоже спокойный, но уж больно компанейский. Под его песни начали захаживать другие. Папе много не надо, он принял и вырубился, а этому скучно, двери нараспашку. Полезла мразь… а мне куда деваться? Когда совсем труба, к соседям сбегала, принимали. Потом другой выход нашла, шкаф свой, людям-то чужим сколько можно досаждать? У всех своя жизнь.
— Отцу говорила?
— Говорила. А толку? Он соседа отчитал, тот покивал, а потом все по-новой. Брат пытался объяснить, что им не рады, но куда ему с тремя-четырьмя мужиками тягаться? Да и работал он в ночь часто, те тоже не дебилы, когда он дома не лезли.
— Ясно. Кем работал?
— Охранником на складе. Без оформления, он в шестнадцать начал. Копейки, но… не лишние. В восемнадцать сразу пошел в полицию. Тоже копейки, но его, плюс Иришкины, наскребли на съемную, меня забрали. Три года у них прожила, после занятий в магазине консультантом работала, хоть на оплату обучения накопила. А потом отучилась, на работу легко устроилась, квартиру сама сняла, сильно проще стало. Ну и… Борисов, чтоб ему его жена что-нибудь отгрызла, — последнее злобно бубню, глядя на свои колени. — Не уснул?
— Нет, — ведет большим пальцем по моим, а у меня сердце в низ живота ухает и растекается там в сладкой истоме.
«Зараза», — вздыхаю мысленно, осторожно высвобождая свою руку.
В квартиру прохожу первая. Включаю свет, разворачиваюсь и выставляю руку ладонью вперед, не давая ему войти.
— Саш, блять, я серьезно, — устало прикрывает глаза. — С ног валюсь, пусти.
Безжалостно гашу рвущуюся улыбку, придаю своему лицу суровое выражение, разворачиваю руку ладонью вверх и выдаю строго:
— Паспорт.