Электросхемы из земли не взрастить, металлолом с деревьев не собрать, за всем этим добром надо выходить наружу. Так Падальщики вытащили Желяву из темных времен, когда электричество подавалось по очереди в каждый из четырех блоков.
Я вспоминаю те времена мрака с замиранием сердца. Каждому блоку выделялся час освещения, после которого наступали три долгих часа мрака. Как-то мы с братом не успели добежать до жилого отсека — мрак застал нас в коридоре на полпути. Там мы и просидели все это время, держась за руки, в непроглядном ничто вокруг. В минуты нещадной панической атаки я сжимала руку Томаса, и он тут же начинал рассказывать пошлые истории, которые бродили в его инженерной учебной группе, полной подростков с бурлящей от гормонов кровью в венах. Земля уходила из-под ног, голова воспаряла к звездам, перед глазами возникали галлюцинации, я то и дело впадала в транс, достигая катарсиса, который открыл мои потаенные желания. Когда на стенах зажглись лампы освещения, я переродилась. Из коридора, наполненного густой чернотой я вынесла искру, которая примкнула к сотням других искорок, и вместе они разожгли вечное пламя — откровение, снизошедшее на меня во тьме: нам надо выбираться из подземелий. Мысль, которая загорелась огоньком слабой спички посреди ледяного мрака, с возрастом превратилась в лампочку накаливания, а сейчас ослепляет ярким светом тысяч прожекторов. Томас называл ее безнадежной, Триггер — нереализуемой, я — стоящей жертв.
— Доброе утро, Командир!
— Здравия желаю, Командир!
В коридоре раздались бодрые юные голоса, пробегавших мимо новобранцев, едва я села в кровати. Дверь в мою личную казарму всегда открыта даже ночью. В любой момент ко мне можно зайти с просьбой, новостями, жалобой. Или просто поныть. Последним злоупотребляет мой сержант Бриджит. Одни считают мою открытость неуместной для командирских нашивок, другие прощают мне эту странность, потому что боятся меня, ведь я — лучшая из них.
И я это знаю.
Я возложила слишком много жертв на алтарь своего звания. Слишком много крови, слез и частиц моей души были оторваны от меня прискорбными событиями. Я должна была стать сильной. У меня просто не было выбора.
Наконец раздался пронзительный дребезжащий звон, доводящий до инфаркта — подъем. Мне кажется, даже если я умру, этот звон заставит меня восстать из мертвых. В считанные секунды военный блок базы оживает. У шести тысяч солдат есть тридцать минут, чтобы привести себя в порядок и отправиться на завтрак. Этого времени хватает едва-едва, потому что сантехники в казармах критически не хватает. Разделения на мужские-женские помещения у нас нет, в условиях жесткого цейтнота солдаты вообще не замечают друг друга.
Я могу наплевать на этот распорядок дня. Я командир, у меня собственная казарма, а значит, я сама себе хозяин. Я могу вообще весь день кверху булками валяться и листать очередной провокационный комикс анонимного художника, чьи смешные карикатуры на самых ярких жителей базы распространяют подпольным образом. Генерал строго наказывает критику действующей власти, но даже я — сторонница его режима — нахожу забавными очередные бредовые картинки неизвестного автора, бьющие точно в суть. Иногда я нахожу там себя, когда мы схлестнемся с Фунчозой в очередной перепалке, которая разлетится новостями сначала по всему военному блоку, а потом и за его пределами. Противостояние двух отрядов специального назначения — один из самых ярчайших и горячо любимых скандалов на базе.
Долг заставляет меня поднять избитые кости с койки и пройти в ванную. Ледяная вода освежает лицо и остужает мозги, измученные кошмарами. То был лишь жуткий сон. Здесь же проклятая реальность.
Мой внешний вид заставляет солдат трепетать, а новобранцев ссать в штаны. Я яркий представитель нынешней жизни эпохи выживания. Если кто-нибудь когда-нибудь спросит: «А какое оно было — то странное время после Вспышки?», просто покажите ему мою фотографию.
Я блондинка с глазами глубоководной бездны. И это, пожалуй, все, что осталось от былой красоты. Восемь лет назад во время атаки зараженных, прорвавшихся на базу по глупому стечению обстоятельств, рядом со мной взорвалась граната. К сожалению, рядом со мной еще стояли четыре канистры с керосином, и я чудом осталась в живых. Я два месяца пролежала в искусственной коме из-за обширных ожоговых поражений. А когда пришла в себя, мой мир изменился. Я помню физическую боль от ежедневных перевязок, врачи сдирали с меня кожу живьем. Я рыдала и просила убить меня. Но больше всего кричала моя душа, которая потеряла в той бойне все.