Но тут же мои намерения разбиваются о бетонную стену в тупике: я не могу сделать вид, что Тесс никогда не существовало, она составляла слишком важную часть моей жизни.
– Калеб, поешь, – шепчет мне рядом сидящая Бриджит.
Я вдруг пришел в себя и понял, что уже пятнадцать минут сижу за столом, не шелохнувшись.
Бриджит молодец. Без нее я бы не справился со всем навалившимся на меня бременем. И сейчас она не столько беспокоится о моем аппетите, сколько о том впечатлении, что я произвожу на моих бойцов. Разумеется, они понимают, что потеря командира для меня боль. Но у нее должны быть рамки, у траура должен быть лимит. Такова судьба командирская. Я всегда должен оставаться сильным и непоколебимым, или хотя бы притворяться таковым. Потому что я – символ их надежды, пример бесстрашного бойца, вставшего на защиту обездоленных и невинных. Как я могу быть таковым, если сижу тут и сопли пускаю? Я не только свой имидж порчу, таким поведением я посрамляю сам смысл командирских погонов – отвага и неустрашимость даже перед самыми болезненными и чудовищными ударами судьбы. Командирские погоны должны заставлять людей поверить в то, что все преодолимо, всякая боль излечима, все пройдет.
И это тоже пройдет (прим.автора: притча о кольце Соломона).
Я беру ложку и начинаю хлебать протеиновую кашу. Я не чувствую ее вкуса, консистенции, запаха. Я просто ем, чтобы показать своим бойцам, что жизнь продолжается, как будто ничего не изменилось, как будто у нас по-прежнему есть цель, а надежда сверкает былым ярким светом.
Бриджит одобрительно сжимает мое бедро под столом и продолжает хлебать кашу с маской невозмутимости. Спасибо, Бридж, ты нужна мне сейчас, чтобы сохранить лицо. И снова ирония. Вчера, когда ее забила истерика, я думал, что это она нуждается во мне. Но потом мы напились у нашего главного повара Горе-Федора, поплакались, выпустили боль наружу, и Бридж словно обрела второе дыхание. А я же свое потерял.
Наступил новый день, страсти улеглись, и пришло осознание произошедшего по-новому. Более глубокое, интимное, мучительное и безысходное. Ничего не вернуть. Эта невыносимая боль потери такая мрачная, глубокая, пустая и вечная – теперь мой верный спутник, как боевой шрам.
Я чувствую на себе взгляды бойцов. Они разные. Есть там и сочувствующие – от тех, кто потерял в деревне своих солдат и друзей, есть оценивающие – от тех, кто пытается раскусить мои слабости, а есть и откровенно злорадствующие. Отныне моя жизнь – арена с гладиаторами. И как же хочется, чтобы меня поскорее сменил следующий командир.
За соседними рядами столов я замечаю, как остальные командиры изредка бросают на меня обеспокоенные взгляды. Именно обеспокоенные. Я не знаю, о чем они думают. Может, просто сочувствуют. Может, боятся за мое душевное равновесие и как оно скажется на будущих вылазках. Может, думают, что я не справлюсь. Мне, честно говоря, наплевать сейчас на всех. Я даже не понимаю, что я тут делаю.
Через ряды столов я вижу отряд Тесла и их командира Антенну – мускулистый негр с белесыми фигурами Лихтенберга по всему телу и голове, которые он получил после контакта с мощным электрическим разрядом. Его прежняя величественная осанка бесстрашного бойца теперь поникла, и он, также, как и я, не может похвастать аппетитом, ковыряя кашу ложкой, просто чтобы показать, что он все еще жив. В деревне он потерял Перуна – своего первого сержанта.
Командир Васаби – Фунчоза – с копной вермишели на голове и ярким черным иероглифом посреди лба сидит за соседним столом и странным образом молчит уже целый день. Может, пока не придумал, каким образом донимать меня, ведь с Тесс его шуточки были однообразны и отточены до безупречности, а оттого предсказуемы.
Ляжка – командир Бесов – сегодня вообще не вышла на завтрак, переложив обязанности на Лосяша и Легавого, откровенно наплевав на то, что о ней подумают солдаты.
Наш праведный филиппинец Буддист – командир Бодхи – лучше всех играет роль человека, который философски относится к потерям, как к естественному явлению в человеческой жизни. Вот только когда он смотрит на меня, я вижу печаль в его черных глазах. Бесконечная скорбь поразила тлей даже его искусственное сердце. Интересно, аритмия может возникнуть в титановых пластинах? Может, у Буддиста и нет человеческого сердца, но душа осталась. Бродит где-то запертая в теле и воет от нескончаемого кровавого кошмара длиною в целую жизнь. Мне даже кажется, что я ее слышу.