Корвин открыл передо мной дверь, как галантный одноногий кавалер своей утонченной однорукой миледи, я прошел внутрь.
Триггер сидел за столом и ждал меня. Его зеленые глаза приковали меня к месту в ту самую секунду, как мы встретились взглядами. Выглядел он помятым, как будто всю ночь провел на карауле: красные глаза, взъерошенный седой ежик на макушке, характерный глубокий шрам на щеке, уходящий под футболку, приобрел еще более синие оттенки, да и само лицо словно морщин прибавило. Он махнул мне рукой, не желая тратить на меня драгоценные звуки его важных речей, и я прошел ближе.
Я никогда прежде не был в его кабинете и теперь с едва заметным интересом оглядывал его вотчину. Здесь все достаточно аскетично. Триггер душой и телом принадлежит службе, а потому не любитель излишеств, предпочитая практичную мебель и отсутствие бесполезных деталей: неизменный стакан с водой перед Полковником – единственное на базе средство от изжоги, металлический стол с компьютером, три черных потрепанных кресла, стальные этажерки с книгами, которые уже лет двадцать никто не открывал, пожелтевшая карта Евразии сорокалетней давности висит на стене под стеклом – больше, как экспонат и дань уважения прошлому, тусклая лампа на потолке дополняла атмосферу кабинета удрученностью и тоской. Но это уныние и серость шли Триггеру, как символу постапокалиптической жизни, которую судьба ему назначила под руководство. Хотел он этого или нет значения не имеет: он солдат, а мы уже забыли смысл слова «хотеть», у нас свет во тьме и ориентир – приказ.
Своей простотой Триггер снова напомнил мне Тесс. Она тоже жила, как монах. Когда мы зашли в ее комнату, то кроме четырех комплектов сменной одежды мы не нашли больше ничего, что принадлежало бы ей. Ее словно там вообще никогда не было. Уже ближе к отбою мы поняли, что не можем остаться там на ночь, а потому ушли спать к Горе-Федору. Честно признаться, мне и этой ночью не хочется возвращаться в ее комнату, что перешла мне в наследство. Как и визиты к Триггеру.
Молчание тянулось уже вторую минуту, наверное, Триггер позволял мне свыкнуться с новой ролью – отныне быть шептальщиком в его кабинете. Вдруг я заметил, что впервые в неизменном стакане Триггера, который он чуть ли не на шее у себя таскает из-за нескончаемой изжоги, блестит не вода, а янтарная жидкость. Наконец я понял, что нагоняло в это место еще больше печали и тревог – запах перегара был ненавязчив, но легко ощутим, если подумаешь о нем. И я был благодарен Триггеру за это, потому что сам опохмеляюсь после траурного алкогольного заплыва прошлым вечером. Уверен, ребята чуяли мой аромат депрессии, но то ли трепет перед командирскими нашивками, то ли обычное человеческое сострадание останавливало их от написания рапорта.
В то же время я был удивлен подобным поведением Триггера, ведь он всегда казался мне скалой. Что именно так расстроило Триггера, что он даже решил истратить редкую бутылку коньяка времен Хроник, стоимость которой сегодня равняется человеческой жизни? Он пил всю ночь и не смог остановиться, даже когда обязанности звали его, и теперь пойман, как преступник возле жертвы, который и не стремится удрать с места преступления. И это чувство мне знакомо.
Черт, я видел в Триггере себя.
Триггер признавал свою слабость прямо передо мной. Он признавал существование чего-то, что сильнее его воли. И что же это? Горечь по тебе, Тесс? Мне с трудом в это верится! Нет, даже не так. Я не хочу в это верить! Но подсознание продолжало строить логические мосты к правде, используя факты, как Дамокловы мечи: Падальщиков он за свою службу потерял сотни, и только эта вылазка вышибла из него дух. Не двадцать солдат, погибших в деревне, он оплакивал. Там умер кто-то очень дорогой ему, кто-то особенный, кто-то способный выдернуть целое желание жить из бьющегося сердца.
Как ты выдернула его из меня. Ведь это была ты, Тесс.
Он плачет по тебе…
– Сегодня вечером будет организована церемония прощания с нашими погибшими товарищами, —Триггер прервал мое растущее негодование.
Я сжал кулаки, чтобы сдержать гнев на Полковника, как если бы мы готовились сойти в схватке из-за женщины, точно соперничающие самцы. Открывшийся мне факт резким раздражающим светом прожектора пытался выжечь клеймо ревности у меня на душе.