Глядя на фотокарточки, Ния поняла, как далеко она продвинулась с тех пор, как оставила его. Но его власть над ней не исчезла, это было – обольщение. Ощущение, что каждый раз входишь с ним в новую сказку, сказку внутри и вокруг фильма, снимающегося по взмаху его руки.
Именно так он поступал многие годы, до того, как ей представился шанс почувствовать себя взрослой женщиной. Влиятельный, могущественный и очень сексуальный мужчина, а рядом она, совсем ребенок, правда, ребенок прекрасный, но чувствовавший себя неуклюжим и сбитым с толку. Было нелегко порвать с ним. Временами она испытывала приливы огромной силы, оставаясь Нией, тридцатилетней женщиной в его присутствии. А потом ее снова охватило ощущение, что она уменьшается, усыхает, опять становится несформировавшимся подростком, даже немного испуганным.
Вот еще одна фотография: двадцатилетняя Ния в белой ночной рубашке на балконе гостиницы в Париже. Леонарду нравились пуговицы-жемчужинки на этой рубашке. Он целовал каждую пуговичку, когда расстегивал их.
Эти фотографии были похожи на крошечные ретро-кадры, виньетки эротической меланхолии. Они влюблялись каждый раз, когда вместе снимали фильм. Мирина все это знала. Она терпела и даже поощряла любовные связи Леонарда. Считала, что это – по-современному, по-европейски. Ния знала, что у Мирины были собственные любовные увлечения.
Яхта у Майорки, спустя три года. Отдаленность и молчание. Ния хотела, чтобы их любовь продолжалась и все. Она уважала их связь с Шириной – Бог мой, она любила Мирину, как вторую мать. Но если все это будет происходить снова и снова, как повторяющаяся мелодрама, она не выдержит. Она не может больше соглашаться на это. Обольщение и примирение, предательство и разрыв. Каждый раз ей становилось все больнее и больнее.
Она становилась старше и, в конце концов, поняла, что для него их отношения – просто сюжет, история. Она была персонажем в его жизни. Роль, а не личность. Ей хотелось, чтобы от оставил Мирину и женился на ней. Она поняла, что этого никогда не случится.
Ей вспомнился номер гостиницы в Барселоне. Леонард, обнаженный, курит у окна. Ей не нужна фотография, чтобы вспомнить ту ночь. Она могла вспомнить все до мельчайших деталей: нежный свет луны на деревянном полу, бутылка, из которой он отпивал.
– Сегодня – последний раз, – сказала она. – Потому что для тебя наша связь – вымысел, благодаря которому ты можешь работать плодотворнее и энергичнее. Любовь и секс, творчество и искусство связаны в единое целое для тебя, но не для меня.
Он рассмеялся:
– Не разыгрывай мелодрам, – сказал он небрежно, и в этом тоже была игра.
Он упивался театральностью, будто наркоман – зельем.
– Я не могу больше оставаться твоим творением, вот и все. Я всегда буду любить тебя, но не буду работать с тобой, – и все было кончено. Она ушла от него в ту же ночь, спокойно сложила одежду в большой чемодан, попросила у консьержа другую комнату. Она была с Леонардом с пятнадцати лет до тех пор, пока ей не исполнилось двадцать семь. Она знала, что в глубине души он все еще обижен, хотя никакого права на это не имеет.
Работая с ней, он по-прежнему уговаривал: – Проиграй эту сцену со мной. Я ставлю твою игру. В этом состоит мой метод. Я создаю творческую напряженность, – и вел себя так, словно она предала его. Но у него была Мирина. Она с самого начала была с ним. Он никогда не поймет. Ния, наконец-то, сделала открытие – все это выше его понимания.
Она просматривала содержимое портфеля, вытаскивая вещи и снова аккуратно складывая – конверт с фотографиями и студийными рекламными кадрами. Поздравительная открытка на день рождения. Пластмассовая коробочка с увядшей розой. Брошюрка из отеля в Алкс-эн-Провенс. Салфетка из Ритца. Маленькая золотая африканская монетка, которую он ей подарил. У него тоже была похожая. Он постоянно носил ее с собой вместо амулета. Небольшие золотые карманные часы, которые давно не шли. Зеленая рыболовная муха на согнутом крючке. Крошечная заводная утка, которая долбила клювом и переваливалась на перепончатых жестяных лапах.
Вот и то, что она ищет – пакет с письмами, хранящийся в заднем отделении портфеля. Пакет перевязан красной тесемкой. Все письма написаны на одном и том же типе бумаги – на тонких голубых бланках для авиаписем, с рукописной надписью по-французски.
Они складываются внутрь, одновременно являясь и конвертом, и почтовой бумагой. Она решила через несколько часов показать Харму Боланду письма от поклонника ее таланта, любовные письма.
Даже просто держа их в руках, Ния почувствовала зловещий жар в теле. «Моя всеобъемлющая любовь», – так подписывался он всегда в конце письма. Все послания были от одного и того же человека, для нее – безымянного. Жар в ее груди не имел ничего общего с любовью. Ранние письма не были странными, но потом они изменились. Она вытащила из-под красной тесемки самое последнее письмо. Когда она его получила? Оно лежало сверху, на кипе почты, пришедшей из офиса ее импресарио недели две назад. Работая последние месяцы за городом, Ния не могла сказать точную дату. Она развернула письмо и еще раз перечитала конец.
«…Когда я закрываю глаза, перед моим мысленным взором встаешь ты. Ты существуешь внутри моего воображения. То, что ты ощущаешь как импульс – моя воля. То, что ты видишь во сне – послание от меня. То, что кажется случайностью, инстинктивной прозорливостью, совпадением – все спланировано и предвидено мной. Я не делаю ничего, чтобы вызвать подобное. Все просто происходит. Это необычный вид тесной связи между нами. Непорочное царство. Мысленно я заставляю тебя совершать поступки. «Ужасные?» – захочешь узнать ты. Миленькие ужасные поступки, любимая.