Войдя в комнату, он остановился. Потом сел на кровать и ощутил ее запах. Он сидит на кровати и думает, как будет здесь с ней. Она, наверное, скоро придет, если не останется у незнакомца.
Он открыл стенной шкаф, достал халат и расстелил на кровати. Лег рядом, прикоснулся лицом к ткани.
Перекатился на халат, вытянулся вдоль пустых очертаний. Представил ее внутри халата.
Вообще-то, я должен остановить не тебя. Иногда я думаю, что вполне достаточно остановить его, того, кто, кажется, не в состоянии забыть тебя, не важно, что он так стремится к этому. Это положило бы конец всему и навсегда. Убить того, кто любит тебя. Это освободит всех, кто втянут, до тех пор, пока ты сможешь полюбить кого-то еще.
«Было бы лучше, – думает он, – если зажечь свет. Она войдет и решит: как приятно, кто-то здесь ждет меня. Конечно, ей покажется, что ждет – он. Она удивится».
Поэтому он отодвигает защелку, приоткрывает окно, чтобы в комнате был свежий воздух. Белые шторы задернуты, создавая уединенность. Он зажег керосиновую лампу, поставил ее на стол у окна, отрегулировал пламя на самый низкий уровень…
Нож лежит в кармане, прижимается к ноге. Это дорогой нож, складной. Он снова опускается на кровать рядом с халатом. Вытаскивает нож, открывает и втыкает в темно-зеленый шелк. Он разрезает халат, лезвие ножа скользит по шелку со звуком, напоминающим звук расстегивающейся застежки-молнии».
Глава 7
Ния объехала Санта-Фе по Пасео-де Паралта и направилась вдоль предгорья. Она почувствовала облегчение, оставив письма у Харма, избавившись от их груза. Как бы то ни было, ясно, что они каким-то образом связаны с Леонардом. Ей было стыдно перед собой, что она так долго хранила их в тайне. Она воздвигла целое королевство, в котором любила свой вымысел, свою собственную ложь.
Позади вспыхнули фары автомобиля. Ния резко пригнулась, сердце громко застучало. Грузовичок-пикап обогнал ее и скрылся впереди без всяких происшествий. Она успокоила дыхание, повернула к широкому выезду на дорогу и выключила фары. Было тихо. Звезды казались необычно крупными и белыми на черном ночном небе. Ния опустила стекло и вдохнула запах шалфея, влажного после дневного дождя.
Почему-то ей вспомнилось, как она возвращалась поездом в Париж из Барселоны. Это была прощальная поездка. Она шла одна, держа в руке корзинку с хлебом и сыром. Потом прислонилась к черному окну вагона в кляксах дождя. Ее собственное отражение расплывалось от набегавших слез. Леонард уехал в Италию без нее. Уехал, чтобы встретиться с Мириной. Он, конечно же, верил, что Ния вернется к нему. Он не воспринимал ее серьезно. Просто еще одна сумасбродная выходка, поездка такая же, как все предыдущие, из которых она всегда возвращалась к нему.
Но больше она не вернулась. В пыльном поезде она размышляла об обязательствах. О том, что их невозможно получить от Леонарда. Фактически, у него они уже есть перед Мириной. Значит, у нее могут быть обязательства только перед собой. Она должна придерживаться своего решения вопреки одиночеству, глупой надежде. Ей нужен был союзник, который помог бы ей, поддержал ее решение – оставить Леонарда навсегда.
Но в Париже она встретила не союзника, а врага. Врагом стала ее мать – Кэрол. Она жила в пансионе и потихоньку спивалась. Когда Ния рассказала, что произошло, она рассмеялась, упала на бархатный диван, налила себе стаканчик предланчевого хереса.
– Ты помнишь те великолепные статуи, которые не закончил Микеланджело? Те, во Флоренции? – спросила Кэрол. – Именно их ты мне и напоминаешь. Прекрасная глыба полуобработанного камня. Сейчас ты оставила Леонарда Джакобса, а это все равно, если бы камень ушел от Микеланджело.
– Мама, я не камень, Я не чье-то сырье. Не твое, и не Леонарда.
– Но, дорогая, ты в процессе формирования. Ты в развитии. Ты – черновой набросок, ты только наметка, проект, ты…
Ния повернулась и взглянула на мать, на ее черные чулки и красный костюм, розоватые волосы, отекшие глаза, большой рот, намазанный яркой помадой и обведенный карандашом. Перевела взгляд на комнату, вспомнила о билетах на концерт симфонического оркестра, о массажисте, который должен придти после обеда. За все это платит Ния. Она содержит свою мать уже несколько лет. И все это время мать проверяла ее, преуменьшала ее достоинства, оскорбляла ее.
Кэрол продолжала громко трещать, довольная своими собственными словами, вслушивалась в них, как упивающийся собственным красноречием политикан.
– Подумать только, Ния, ты – незавершенное произведение. Если ты решила остаться в этом полусделанном состоянии и отказаться от своего одного-единственного шанса на спасение, ты не просто глупа, ты – слабоумна.
Ния повернулась лицом к матери. Та съежилась перед ней, словно она смотрела через перевернутый бинокль. Стала маленькой, как пластмассовая кукла. На мгновение ей захотелось кинуться к матери, протащить ее к открытым стеклянным дверям, потом – через маленький балкон и сбросить вниз на мощенный камнем внутренний дворик.
Кэрол встала и погасила окурок в хрустальной пепельнице. На улице, в дождливом весеннем небе звонили колокола. Должно быть, пришло время для еще одной порции хереса. Но самым страшным была улыбка матери. Она произносила слова, полные злобы и ненависти, а потом улыбалась: «Я люблю тебя».