идумал лепить барыню в платье, да и барыня-то Ольга Спиридоновна. Ну, кто ее не знает, Ольгу Спиридоновну, как она на тиатре ногами брыкает. Было ея время, да ушло. Сейчас Андрей ждал барина в мастерской и только покосился на "человека с мешком", котораго считал вредным, хотя он и генеральский сын. Так в том роде, как юродивый... -- Андрей, открой Сергия...-- проговорил ему Бургардт. Посредине мастерской стоял знаменитый "Гамлет", с котораго ученик Бургардта, самоучка Гаврюша, лепил копию. Это был юноша лет двадцати пяти, русоволосый, застенчивый, как девушка, и с девичьим румянцем. Сторож Андрей ненавидел его и ворчал про себя: -- Туда-же, за нами погнался, мужлан... А того не понимает, что нужно иметь свою эмоцию колоритную и талант тоже... Взглянув на Гаврюшу, Бургардт сразу заметил, что дело у него не клеится, и он работает с молчаливым отчаянием. -- Вот эта линия шеи у вас не вышла...-- обяснял Бургардт и хотел снять "стекой" лишнюю глину, но Гаврюша его остановил. -- Ради Бога, Егор Захарыч... я сам... Юноша даже побледнел, точно ему самому хотели произвести какую-то очень мучительную операцию. Бургардт понял и оценил это начинавшееся авторство. Похлопав Гаврюшу по плечу, он прибавил: -- Да, лучше самому повторить десять раз свою ошибку и добиться цели... Ему показалось, что Гаврюша посмотрел на него каким-то озлобленным взглядом. Это было впечатление электрической искры. Григорий Максимыч внимательно разсматривал "Гамлета", точно видел его в первый раз. Это была удивительная статуя, в которой он находил каждый раз что-нибудь новое. Так было и сейчас. Как хорошо это молодое лицо, тронутое тенью гениальнаго безумия -- нет, это было не одно лицо, а тысячи лиц, спаянных в одно. Вот эти вдумчивые глаза, вот горькая улыбка, вот преждевременная старость в слегка намеченных морщинах лба, вот цветущая юность, притаившаяся в мягком контуре носа и губ -- одним словом, если смотреть на статую с разных точек, получалось впечатление разных людей, возрастов и настроений. А эта немного усталая поза молодого сильнаго тела, точно пропитанная мыслью о бедном Іорике: Тут были уста -- я целовал их так часто... Где теперь твои шутки, ужимки? Где песни, молнии острот, от которых все пирующие хохотали до упаду? Кто сострит теперь над твоей же костяной улыбкой? Бургардт тоже смотрел на "Гамлета", стараясь поднять то чувство, которое он испытывал, работая над этой статуей под декламации шекспировских стихов Бахтеревым. Кстати, первыми оценили это произведение именно люди, которых он не любил и не уважал: актер Бахтерев и критик Саханов, а те люди, на внимание и оценку которых он особенно разсчитывал, отнеслись к его "Гамлету" или равнодушно, или скептически. Приходилось переживать мучительный период сомнений, и бывали моменты, когда Бургардту приходилось удерживать самого себя, чтобы не разбить в куски, может быть, лучшую свою работу. -- Хорошо...-- думал вслух Григорий Максимыч, отходя от статуи.-- Хорошо, хотя и безполезная вещь. -- Да? -- Следовательно, да... Она немного опоздала, почти на целых сто лет. К этому "Гамлету" нужно обстановку какого-нибудь Эрмитажа, мужчин в париках, женщин в фижмах, придворных льстецов... -- Готово-с...-- докладывал Андрей, раскрыв громадный барельеф, стоявший в массивной деревянной части. -- Вот это, кажется, будет по твоей части, -- заметил Бургардт, подводя друга на место, с котораго удобнее было разсматривать работу в общем. -- Следовательно, посмотрим...-- говорил друг, пристально всматриваясь в барельеф. Бургардту нравилось, как его друг относился к его работам: ведь уметь смотреть -- искусство, которое дается немногим. -- Это преподобный Сергий в тот момент, когда он благословляет Дмитрия Донского на битву с Мамаем, -- обяснял Бургардт.-- Сам Сергий уже кончен... я его чувствовал... А вот вся беда с Донским: выходит что-то такое шаблонное, академическое, мертвое... Барельеф поразил Григория Максимыча, хотя он ожидал от него многаго. Донского, действительно, не было, а Сергий вышел великолепно, удивительно, чудно. Как хорошо это изможденное постом, молитвой и трудами старческое лицо, проникнутое внутренним светом, очищенное душевными муками и смотрящее в далекое-далекое будущее. У Григория Максимыча просто шли мурашки по спине, так хорош был этот великий представитель земли русской. Да, вот все это удельное княжье, городовая старшина, и всякие передние люди полны недоумения и страха; они уже не верят в собственную силу, которая изсякла под гнетом татарщины -- вся сила теперь сосредоточилась вот в этом изможденном старческом лице и в этом уверенном строгом движении благословляющей руки. Великий подвижник провидел далекое будущее и настоящее видел прошлым. -- Следовательно, изумительно...-- бормотал Григорий Максимыч, разсматривая детали.-- Пересвет и Ослябя вышли тоже не дурно... Они должны были быть именно такими простыми... -- А знаешь, чего не достает в этой работе?-- спрашивал Бургардт.-- Именно, вот этой самой верующей простоты, о которой ты сейчас говоришь Художник только понимал свой сюжет... Ведь взят решающий момент, от котораго зависело все будущее, а в такие моменты самые обыкновенные люди делаются героями. Григорий Максимыч молчал, продолжая наблюдать барельеф. Его занимала та связь, которая необходимо должна была соединять "Гамлета" с этим именно барельефом. Да; эта связь существовала, должна была существовать, как и между другими работами, кончая бюстом Красавина. Наблюдавший за "человеком с мешком" Андрей, чтобы посрамить барина, сказал: -- А у нас есть еще одна модель, сударь... Вот извольте взглянуть. Бургардт не успел предупредить, как Андрей уже раскрыл бюст Ольги Спиридоновны. Григорий Максимыч посмотрел на него совершенно равнодушно и еще более равнодушно проговорил: -- Следовательно, актриса? -- Нет, больше: балерина. Этот ответ заставил друга отвернуться, и он даже сделал брезгливое движение рукой, как отмахиваются от назойливаго насекомаго. Это движение огорчило Бургардта. Очевидно, друг не желал понимать... -- Послушай, Григорий, ты напрасно...-- обиженно заговорил Бургардт, подбирая слова.-- Дело в том, что это... Да, это будет моя лучшая работа, если хочешь знать. Друг смотрел на него непонимающими глазами, а верный старый слуга даже закрыл рот рукой. -- Следовательно, как же это так? То-есть, я ничего не понимаю... Гаврюша сделал вид, что продолжает свою работу. Он торжествовал. Да, Бургардт получил, наконец, самое сильное оскорбление и получил от человека, котораго искренно любил и уважал. Бургардт прошелся несколько раз по мастерской, а потом остановился перед бюстом и заговорил: -- Вот вы всегда так судите, т.-е. вы -- публика... да. -- И что-же из этого? -- Что из этого? Послушайте, нет, это трудно обяснить словами. Понимаешь: в жизни каждой хорошенькой женщины наступает такой момент, когда дух красоты, привлекавший мужчин, ее оставляет, а форма еще остается. Она еще не успела состариться, линии еще живы, но уже начинается омертвение... О, нет, ты ничего не понимаешь?! Уловить именно этот момент умирающей красоты, фиксировать его -- громадная задача... Как хочешь, а мир все-таки принадлежит хорошенькой женщине, и красота, по выражению поэта, страшная сила... -- Следовательно, что же из этого? -- По моему, это величайшая трагедия... -- Кому она нужна? -- А кому нужно сумасшествие датскаго принца Гамлета? -- Следовательно... Позволь, я решительно не могу связать эти вещи: Гамлета, преподобнаго Сергия и умирающую женскую красоту... -- В последней высшая трагедия: вместе с ней умирает призыв к жизни... Если-бы мне удалось воплотить то, что я задумал... голубчик, ты меня не понимаешь, и мы будем говорить на разных языках.