азать больше..." -- Зачем вы сидите в городе, мисс Гуд?-- спрашивал Григорий Максимыч, устраивая второе неприличие -- он отломил корочку чернаго хлеба и обмакнул ее прямо в солонку.-- Следовательно, погода такая отличная, а здесь буквально дышать не чем... Мисс Гуд ответила ему по французски, как говорила обыкновенно с гостями, стесняясь своего ломаннаго русскаго языка. Григорий Максимыч свободно говорил на двух языках и не повторял своего "следовательно", как по русски. -- Мы ждем, когда будет свободен Егор Захарыч, -- говорила старушка.-- Нам одним скучно на даче... -- Вы уезжаете, если не ошибаюсь, в Финляндию? -- Да... Прелестная дикая страна, усеянная чудными озерами. Я очень люблю Финляндию и не могу понять, почему эта страна не нравится Аните... -- Очень интересно жить с чухнами, -- брезгливо ответила Авита.-- Самый противный народ. Они и сами умирают от скуки... Бургардт часто наблюдал за дочерью, когда она что-нибудь говорила, и находил ее остроумной. Ему не нравилось только то, что это остроумие было подкрашено каким-то злобным чувством. Девочка была умнее своих лет, потому что выросла в обществе больших и наслушалась всего. Все внимание мисс Гуд было обращено главным образом на физическую сторону воспитания, и она больше всего гордилась тяжелой русой косой Аниты и ея ровными мелкими, белыми, как у хищнаго зверка, зубами. Папа Бургардт не обманывал себя и находил дочь дурнушкой. В раннем детстве Анита росла прехорошеньким ребенком, но ее погубила оспа, и это было тяжелым ударом для Бургардта, который страдал вдвойне -- и как отец, и как художник, по своей профессии поклонявшийся всякой красоте. Ему было больно, когда знакомые смотрели на Аниту с скрытым сожалением, за исключением может быть одного Григория Максимыча, видевшаго в каждой женщине прежде всего человека. И сейчас он говорил с девочкой так просто и хорошо, как-бы говорил с самой записной красавицей. -- Да, я своими глазами видел, как один чухонец умер от скуки, -- поддержал Бургардт дочь.-- Шел мимо нашей дачи, присел на камень и умер... Григорию Максимычу не нравился шутливый тон, каким Бургардт говорил с дочерью. Девочка была уж большая и старалась тоже быть остроумной, а это извращало и портило природныя данныя. Мисс Гуд тоже ему не нравилась, как типичная представительница того запада, который окаменел в эгоизме, являясь полной противоположностью славянской теплоте и отзывчивости. Григорий Максимыч не то что не любил старушку англичанку, а как-то жалел ее, как жалеют слепого или глухого человека. Затем, он решительно не понимал, почему Бургардт взял воспитательницей дочери именно англичанку. -- Следовательно, гораздо было-бы лучше, если-бы у Аниты была простая русская старушка няня... Она-бы и сказку пострашнее умела разсказать, и водила-бы девочку в церковь, и разным-бы приметам научила, -- право, все это хорошо в свое время и все это необходимо пережить. А чему твоя накрахмаленная англичанка научит? -- Тут, брат, целая идея, -- обяснял Бургардт.-- Я признаю только два высших типа, до которых доработалось человечество за всю свою историю. На одном конце стоят римляне, а на другом, к нашему счастью, как современников -- англичане. Да, это великий народ, который завоевал целый мир, что ты там ни говори. Они жестоки -- да, потому что всякая сила жестока. Но они сконцентрировали в себе самыя лучшия качества, какия только могла выработать вся наша европейская цивилизация. Англичанин не даром сделался синонимом несокрушаемой энергии, предприимчивости и всякой силы вообще... Английская женщина -- самая лучшая женщина, высший антропологический тип. Моя мечта, чтобы Анита усвоила себе хотя частицу английской настойчивости... -- Следовательно, все это пустяки... да. За завтраком Григорий Максимыч ел только одну зелень и даже отказался от яйца в смятку. Мисс Гуд только пожала плечами, потому что питалась всю жизнь одними кровавыми бифштексами. -- У нас сегодня вечером гости...-- предупредил ее, между прочим, Бургардт.-- Вы видели лососину? При слове "гости" у мисс Руд явилось на лице покорно-печальное выражение, как у человека, который от доктора с рецептом идет в аптеку. О, она отлично понимала, что такое эти русские гости, т.-е. сплошное безобразие. -- Это вышло совершенно случайно, -- оправдывался Бургардт.-- У нас вчера был очень веселый пикник; и я решительно не помню, как пригласил к себе всех. Будет Красавин... Последния слова подействовали на мисс Гуд, как электрическая искра. Она благоговела пред всякой силой, а мистер Красавин -- это миллионы. Бургардт смотрел на нее и улыбался, зная ея слабость к богатым людям. Совершенно другого мнения был человек Андрей, который несколько раз появлялся в дверях столовой, как вопросительный знак. -- Отчего Гаврюша не идет завтракать?-- спрашивал Бургардг. -- Они просили дать им завтрак в мастерскую, -- по солдатски ответил Андрей, вопросительно поглядывая на мисс Гуд, которая не выносила этого мужика-самоучку. Солдат Андрей случайно знал Бургардта с детства, когда еще проживал на Охте сейчас по выходе из военной службы. Сейчас он это скрывал по неизвестным причинам. Знал он с детства и Григория Максимыча. Дело было так. На Охте проживал старый генерал Шипидин, типичный русский мечтатель и неисправимый прожектер, который с одинаковым увлечением занимался в одно и то же время изобретением какого-то универсальнаго воздушнаго шара, имевшаго скромную задачу разрешить все проблемы и проклятые вопросы будущаго всей Европы -- и разведением клубники-монстр. У генерала были кой-какие средства и солидная пенсия, и он поселился на Охте, где была и необходимая для изобретателя тишина и близость столицы. Клубнику-монстр разводил обрусевший немец Бургардг, с которым Андрей водил знакомство, главным образом потому, что продавал краденую из генеральских оранжерей клубнику в Петербург. У генерала был единственный сын Гриша, превратившийся теперь в "человека с мешком", а у садовника сын Егорка, превратившийся в знаменитаго скульптора. Они выросли друзьями детства и добродушный генерал Шипидин из любви к детской привязанности своего Гриши дал воспитание в гимназии и его другу Егорке, с детства проявлявшаго способности к рисованию. Это случайно доброе дело, кажется, являлось единственным удачным предприятием генерала мечтателя, хотя он и не дожил до славы садовничьяго сына. Генерал Шипидин разорился и кончил свои дни очень печально. Его универсальный шар не желал лететь, и старик умер с убеждением, что будь у него еще тысяча рублей -- все человечество было-бы осчастливлено и наступила-бы новая эра. Клубника оказалась вернее, и ученый немец садовник сколотил потихоньку небольшой капиталец, купил у генерала его оранжереи и повел дело самостоятельно. Последние дни генерал Шипидин проживал чуть не из милости у своего садовника, тем более, что Гриша, его отцовская надежда и гордость, пошел совсем по другой дороге. Молодой человек не кончил даже университета... Судьба за то улыбнулась садовничьему сыну, который после гимназии поступил в академию художеств, кончил там блестящим образом, был отправлен на казенный счет за границу на пять лет и вернулся оттуда уже знаменитым художником. Солдат Андрей, воровавший генеральскую клубнику, никак не мог понять такой метаморфозы: из настоящаго генеральскаго сына вышла пустышка, а садовничий сын, сын простого немецкаго мужика, возсиял. -- Он будет генералом, -- уверял Андрея отец-Бургардт.-- Это весьма умный мальчик... Устроившись, садовник начал попивать, быстро опустился и умер от ожирения. И сейчас человек Андрей решительно ничего не мог понять. Садовничий сын жил барином, а генеральский сын поселился в деревне и жил совсем по деревенски -- сам и пахал, и сеял и вел все крестьянское хозяйство. Какой-же это порядок, ежели настоящия генеральския дети пойдут в мужики? Вот и сейчас сидят за столом рядом, а настоящаго-то генеральскаго сына никто и не признает. Сам Андрей тоже делал вид, что не узнает Григория Максимыча, чтобы не конфузить напрасно человека. -- Ослабел человек, вот и ходи с мешком, -- думал Андрей, стоя у дверей.-- Барин Егор Захарыч, конечно, добрый и не гнушается по старой памяти, а все-таки оно как-то того...