II.
Принятое лекарство подействовало очень быстро. Бургардт выпрямился и встряхнул головой, как человек, проснувшийся от тяжелаго сна. В следующий момент он удивился, что сидит на балконе tête-à-tête с Мариной Игнатьевной, и проговорил: -- Хорошо... Ответа не последовало. Марина Игнатьевна облокотилась на барьер и смотрела на Неву. Она любила большую воду, которая нагоняла на нее какую-то сладкую тоску. И теперь она легонько вздохнула, поддаваясь этому смутному, уносившему в неведомую даль чувству. А как была сейчас хороша эта красавица Нева, разстилавшаяся живой блестящей тканью. Где-то в густой зелени противоположнаго берега мелькали, точно светляки в траве, огоньки дач, и такие же светляки быстро неслись по реке. Налево Нева была перехвачена громадным деревянным мостом, точно деревянным кружевом. И мост, и береговая зелень, и огоньки дач -- все это отражалось в воде, которая блестела и переливалась искрившейся чешуей, точно она была насыщена белесоватой мглой белой петербургской ночи. -- Ей Богу, хорошо...-- проговорил Бургардт. -- Ничего нет хорошаго...-- лениво ответила она, желая поспорить.-- Я вообще не люблю этих безлунных белых ночей. Есть что-то такое больничное в освещении... Да, именно такой свет бывает в больницах, где окна с матовыми стеклами. -- Сантиментальное сравнение... -- Что же худого в сантиментальности? -- Договаривайте: лучше, чем реализм... пьяный... -- Не спорю... Она печально улыбнулась и замолчала. Он посмотрел на нее, и ему вдруг сделалось жаль вот эту самую Марину Игнатьевну, охваченную раздумьем своей собственной безлунной ночи. А, ведь, она красива и даже очень красива, красива по настоящему, красива настоящей породистой красотой. Один рост чего стоит. А лицо, тонкое и выразительное, с затаенной лаской в каждом движении, с безукоризненным профилем дорогой камеи, с живой рамой слегка вившихся, как шелк, мягких русых волос, с маленьким ртом -- это была красавица, напоминавшая монету из драгоценнаго металла высокой пробы. Рядом с ней Бургардт чувствовал себя мужиком. Да, настоящим русским мужиком, к которому по странной иронии судьбы была приклеена немецкая фамилия. У него и рост, и коренастый склад всей фигуры, и широкое лицо с окладистой бородой, и мягкий нос картошкой, и широкий рот, складывавшийся в продававшую всего человека добрую славянскую улыбку -- все было русское, мужицкое. Она точно почувствовала его добрыя мысли, улыбнулась, придвинулась к нему совсем близко, так что ея голова касалась его плеча, и заговорила: -- Егорушка, вам хорошо сейчас?.. Река... огоньки... кто-то живет вон на тех дачах... да?.. Может быть, кто-нибудь кого-нибудь сейчас ждет, кто-нибудь страдает, кто-нибудь радуется, кто-нибудь любит, тихо и безответно, как безответна вот эта немая белая ночь... У каждаго и свое горе, и своя радость, и каждый уверен, что мир создан только для него. А я хотела-бы сидеть вот так долго-долго... Пусть идут минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы, а я чувствовала бы себя спокойно-спокойно, как загипнотизированная... Ея тонкие пальцы перебирали его спутанные волосы. Ему хотелось сказать ей что-нибудь такое ласковое, доброе, хорошее, что ответило-бы ея сантиментальному настроению. -- Марина, милая, если-бы вы знали... Она быстро закрыла его рот своей рукой и строго проговорила: -- Егорушка, я не принимаю милостыни... Можно, ведь, и без этого. Я знаю, что вы меня не любите, и не огорчаюсь... А знаете, почему? Очень просто: вы не можете любить... у меня не может быть счастливой соперницы... -- Это почему? -- Опять просто: вы состарелись, Егорушка, состарелись душой... Вас слишком баловали женщины, и вам не чем сейчас любить. Бургардт засмеялся. Марина умела быть умной как-то совсем по своему и притом совершенно неожиданно. Впрочем, такое умное настроение так-же быстро и соскакивало с нея, как это было и сейчас. Марина Игнатьевна вздохнула и проговорила: -- А ваша Шура имеет успех... -- Почему она моя, Марина? -- Я не точно выразилась: ваша натурщица, Егорушка. Конечно, это успех новинки... Красавин лишен способности увлекаться, как и вы, и ему нужно что-нибудь экстравагантное, острое, а у Шуры ему больше всего нравится детское выражение ея глупаго личика. -- Да, Америка была открыта до нея... -- И знаете, Егорушка, мне почему-то жаль ее, вот эту глупенькую поденку, как Саханов называет окружающих Красавина женщин. И вы виноваты, что толкнули на эту дорогу... -- Я?! Вся моя вина в том, что Красавин видел еи у меня в мастерской. Я больше ничего не знаю... Впрочем, как мне кажется, наши сожаления немного запоздали... -- Да, я видела, как давеча она приехала в коляске Красавина... Вот в такой коляске ея погибель. Привязанности Красавина меняются