XII.
Когда Шипидин раздевался в передней, человек Андрей встретил его особенно неприветливо. Дескать, всякий прет к Егору Захарычу, а тут ждут Красавина. Из гостиной уже доносился трескучий голос Саханова, а на звонок в дверях показалась голова Васяткина и сейчас же скрылась. Шипидин был приятно удивлен, когда увидел Бургардта совершенно трезвым, именно таким, каким он его любил -- скромный, умный, с застенчивой улыбкой. В гостиной, в "азиатском уголке", освещенном модной лампой на высокой тонкой подставке, сидели какия-то дамы и тут же мисс Гуд с Анитой. Из дам Шипидин узнал одну Ольгу Спиридоновну, которую встречал раньше и которая успела сильно обрюзгнуть и постареть. Она сегодня находилась в умиленном настроении и все время ухаживала за мисс Мортон, которую приняла под свое крылышко. Анита так и впилась в новую гостью, которая ей казалась каким-то ангелом, и девочка не могла отвести от нея глаз. Ейстрастно хотелось сесть с ней рядом, взять за руку и, вообще, чувствовать близость этой живой красоты. Даже немота частью являлась в глазах Аниты каким-то достоинством, как молчат мраморныя статуи и картины, которыя она любила. Мисс Мортон несколько раз улыбнулась ей, и Анита краснела вместе с ушами. Это было то детское обожание, которое испытывают девочки-подростки в своем критическом переходном возрасте. Бургардт наблюдал дочь и, по привычке художника, обдумывал тему экзальтированной молящейся девочки. Сейчас Анита была почти красива, и это было опять новой темой, именно сделать некрасивое лицо под влиянием сильнаго душевнаго возбуждения красивым. Против ожидания, строгая мисс Гуд отнеслась к новой гостье с большим сочувствием, вероятно, благодаря ея немоте, с одной стороны, и потом тому, что мисс Мортон разговаривала с ней на бумаге на чистом английском языке. Вообще, мисс Мортон на всех произвела выгодное впечатление, и даже Шипидин, забившись в уголок, разсматривал ее с особенным вниманием, котораго женщинам не уделял вообще. -- Ну, что? -- спросил его Бургардт вполголоса, указывая на мисс Мортон глазами.-- Не правда-ли хороша? Шипидин сразу точно сежился. Его даже покоробила последняя фраза. Разве можно так говорить и несчастии? Просто, несчастная девушка, которая попала в очень сомнительную обстановку. Ему вообще не нравилось, как Бургардт смотрел на женщин, -- он везде видел скрытое платьем живое женское тело и расценивал его формы по специальному масштабу. Это его возмущало всегда, а теперь в особенности. Несчастие имеет право если не на уважение, то на скромность. -- Зачем она здесь?-- ответил он Бургардту вопросом. Бургардт немного смутился и ничего не ответил. Шипидин не желал понимать, что такое художник. Марина Игнатьевна сидела в тени развесистой латании и терпеливо выслушивала жалобы Бахтерева. Ей как-то всегда приходилось выслушивать чужия жалобы, и она точно была по заказу создана терпеливой слушательницей. Бахтерев стоял перед ней и жаловался, делая театральные жесты. Помилуйте, где же справедливость, когда его коронную роль Гамлета передают каким-то безмозглым мальчикам? Положим, что его фигура округлилась, но ведь в одной ремарке Шекспира Гамлет прямо назван жирным, а Росси шестьдесят лет, у него порядочный животик, и старик все-таки продолжает играть Гамлета. -- Да, да...-- соглашалась Марина Игнатьевна. -- Вообще, наши театральные порядки ни к чорту не годятся, -- продолжал Бахтерев, подогретый искренностью тона своей терпеливой слушательницы.-- Разве у нас есть пиесы? Что ни новая пиеса, то провал. Нынешние драматурги прямо пишут свои Елены для известнаго костюма какой-нибудь премьерши... И везде первое место отводится именно женским ролям и даже названия пиесы прямо говорят только о женщинах: "Медея", "Татьяна Репина", "Ольга Ранцева"... Нам, мужчинам, актерам, скоро отведется место статистов, как балетным танцорам... Да, театр падает, вернее -- совершенно упал. Бахтерев, как-только просыпался утром, начинал припоминать нанесенныя ему в разное время обиды и постепенно взвинчивал себя на целый день. У него выработалась даже стереотипная улыбка, когда он встречал кого нибудь из знакомых, которые должны были понять, как мир несправедливо относится к нему и как он стоит головой выше этих мелочей. Марина Игнатьевна, по сцене Бачульская, могла бы разсказать из своей практики гораздо больше, потому что одинокой артистке, незаручившейся крупным и влиятельным покровителем, приходилось терпеть и от антрепренеров, и от рецензентов, и от товарищей по сцене. Но она не любила говорить о своих невзгодах, ограничиваясь фразой: -- Везде ведь одно и то же... Между прочим, и Саханов приложил руку, когда она выступала в "Озерках" в одной из лучших ролей, причем сам же привез к ней номер газеты и сказал со свойственным ему нахальством: -- Видите, мой друг, насколько я безпристрастен... Да, я могу ошибаться, но не буду лгать. Презирайте меня, выгоните вон, но я всегда писал и пишу, что думаю. Между прочим, как театральный рецензент, Саханов пользовался некоторым влиянием, и после его рецензии Бачульская не решилась дебютировать на императорской сцене. Сегодня он был особенно великолепен, потому что надел самый модный летний костюм из белой фланели с тоненькими голубыми полосками, точно он весь был разграфлен, как ученическая тетрадка. У него была дурная привычка что-нибудь вертеть в руках во время разговора, и сегодня ему попалась черная фетровая шляпа Марины Игнатьевны. -- Да оставьте вы шляпу!-- уговаривала его Ольга Спиридоновна.-- Ведь за нее деньги плачены... В обществе Саханов обыкновенно завладевал разговором и обладал способностью говорить без умолку. Впрочем, он умел быть интересным и уснащал свою речь тысячью цитат, к которым питал большую слабость. Он был и умен, и речист, и остроумен, но писал скверно, как-то вяло и безцветно, точно за него писал кто-нибудь другой. Когда-то он мечтал об ученой карьере и несколько лет готовил большую работу по истории Византии, с которой и провалился самым торжественным образом. Это обозлило его навсегда, и ему казалось, что все потихоньку смеются над ним. Благодаря развившейся мнительности, он разошелся со своим ученым кругом и навсегда потонул в болоте журнальных специалистов, обязанных знать все на свете. Бургардт в одно и то же время и любил его, как безспорно умнаго и образованнаго человека, и почти ненавидел, как болтуна и крайне пристрастнаго человека, на котораго нельзя было положиться ни на одну секунду. Теперь для Саханова было единственным удовлетворением, если его слушали внимательно, смеялись его остротам и, вообще, считали умным человеком. В противном случае он мстил, терпеливо выжидая удобнаго случая, а в таких случаях недостатка не было, потому что он вращался в пестрой среде артистов, художников и своей братии журналистов. Сейчас Саханов по совершенно неизвестным причинам разносил искусство вообще, искусство девятнадцатаго века в частности и русское в особенности. -- Искусство -- это фантазия сытаго человека... да. Больше: пресыщенаго человека. Мне надоели женщины, я уже потерял всякий аппетит и могу смотреть только на нарисованную женщину. Корова Ван-Гуттена в Эрмитаже стоит сто тысяч рублей... За что? Разве в картинах, статуях, музыке, стихах и прозе жизнь? Все это жалкая подделка под жизнь, наш самообман и самодурство... Приведите свежаго, нетронутаго человека и покажите ему Рубенса или Канову -- он отвернется, потому что это самая условная ложь. Все школы и направления во всяком искусстве сводятся только на новую форму лжи... Всего удивительнее то, что сами художники доводят себя до той степени самогипноза, что начинают сами верить в свои произведения. Я понимаю, как один старый художник целых двадцать лет рисовал одну ручку метлы... Публика тоже гипнотизирует себя, когда ахает над произведениями искусства и даже проливает слезы... Получается взаимное одолжение... -- Позвольте, г. Саханов, а работа артиста?-- перебил его Бахтерев, выпячивая грудь и надуваясь. -- Вы хотите сказать об артистах актерах? Это уже область подражательных способностей и по моему самый лучший актер -- обезьяна. -