III.
Сам Красавин почти ничего не пил, кроме содовой воды, подкрашенной каким-то мудреным вином. Это был плечистый мужчина с окладистой русой бородой, того неопределеннаго возраста, который Саханов называл "петербургским". Широкая крепкая шея с красным наливом, широкое лицо с тугим румянцем, карие глаза с поволокой, слегка вьющиеся русые волосы без малейших следов седины -- все, кажется, говорило о завидном богатырском здоровье, а между тем этот богатырь в глазах светил медицинской науки был обреченным человеком, дни котораго сочтены. Красавин, вообще, являлся таинственным человеком, который всплыл на бурную поверхность столичной жизни из неизвестных глубин и котораго одни считали миллионером, а другие -- нищим. -- Все это сплетни,-- решил раз и навсегда Саханов.-- Верно одно, что Антип Ильич аккуратно уплачивает по всем ресторанным счетам... Конечно, это было передано Красавину, но он ничего не ответил, как и вообще не любил терять напрасно слова. Он где-то и что-то такое делал, устраивал, хлопотал и проводил, как все дельцы, а отдыхал в смешанном обществе артистов, художников и особаго сорта интеллигенции, которая охотно собирается на даровую кормежку. Из собравшихся в номере гостей едва-ли кто нибудь мог определенно сказать, что такое Красавин, да мало этим и интересовались. Известно было только, что он из заволжских раскольников и имеет громадныя связи в среде московских старообрядцев-миллионеров. Ходили слухи, что раньше он пил запоем, а сейчас, когда на него накатывалась запойная тоска, ограничивался тем, что собирал около себя пьющую "братию". Как у всех богачей, у Красавина был друг, такой-же таинственный человек, котораго все называли Алешей. Он сейчас сидел около хорошенькой натурщицы Шуры и следил за каждым движением патрона, как лягавая собака. Эта Шура была последним номером из тех сомнительных дам, которыя как-то неожиданно появлялись среди красавинской "братии" и так-же неожиданно исчезали. Девушка равнодушно смотрела на всех своими детскими глазами и улыбалась при малейшем удобном случае, что ее портило. Красивое девичье лицо, обрамленное шелковыми прядями мягких, слегка вившихся русых волос, точно было нарисовано каким-то капризным художником, который вложил в это лицо неуловимую молодую прелесть. Всего красивее у Шуры был рот, очерченный с изумительной грацией. Но главное достоинство было не в лице, а в теле, как это все знали по эскизам Бургардта. В своей компании она была известна под кличкой "Ню". Шура была сложена, как статуя, и ее портили только руки, маленькия и нежныя, но с слишком короткими пальцами... -- У нея точно чужия руки, -- говорила Ольга Спиридоновна, не выносившая женскаго превосходства. Вернувшись в номер, Бургардт нашел свое место занятым, -- на его стуле сидел актер Бахтерев, котораго Ольга Спиридоновна нарочно подозвала, чтобы "отшить" Бургардта. В минуты раздражения она не стеснялась выражениями и любила пустить вульгарное словечко. Бургардт подсел к Шуре и молча взял ее за руку, отчего девушка засмеялась, как смеются от щекотки. -- Вам весело, Шурочка? -- Так себе, Егор Захарович... Я не умею плакать. -- Это отлично... Бургардт любил свою натурщицу и относился к ней, как к избалованному ребенку. Он не ухаживал за ней, но чувствовал себя в ея присутствии как-то легче, как и другие, точно она заражала всех своей цветущей молодостью. Шура знала, что Бургардт любит портер, и незаметно подала ему полный стакан. Она видела, как следит за ним Марина Игнатьевна, и делала на зло ей из детской шаловливости. Бургардт собственно не хотел больше пить, но из духа противоречия, чтобы подразнить "сестру милосердия", выпил свой стакан залпом. Шура опять смеялась, незаметно наливая второй стакан. -- Я боюсь Марины Игнатьевны, -- шепнула она Бургардту.-- Она такими злыми глазами смотрит на меня... -- Страшен сон, да милостив Бог... Публику занимал один Саханов, разсказывавший самый последний анекдот о какой-то актрисе, которая по близорукости приняла чужого мужа за своего, "со всеми последствиями" такой опасной близорукости. Красавин слушал равнодушно и все посматривал на дверь, как по его примеру инстинктивно делали и другие, даже Ольга Спиридоновна, начинавшая что-то подозревать. А Шура продолжала подливать Бургардту его стакан и незаметно переменила свой стакан с шампанским. Бургардт поймал ее в подлоге и на зло ей залпом выпил шампанское. Эта смесь быстро произвела свое действие, и он необыкновенно быстро захмелел. -- Не пейте больше, ради Бога...-- проговорила ему на ухо Марина Игнатьевна. Но Бургардт уже был в таком настроении, что не мог слушать советов, и ответил какой-то грубостью. Шура кусала губы от смеха, когда "сестра милосердия" отехала ни с чем. Дальнейшия события для Бургардта точно заволокло туманом, и он потерял нить в поступательном их движении. Ему почему-то не нравилось, что Алеша слишком близко сидит около Шуры и даже фамильярно положил свою руку на спинку ея стула. -- Вы, господин хороший, так нельзя...-- грубо заметил ему Бургардт. Алеша что-то ему ответил, и Бургардт готов был разсердиться, если-бы не вмешалась Шура и прошептала: -- Миленький, не стоит, бросьте. Дальнейшия события уже окончательно заволоклись туманоме. Как сквозь сон Бургардт видел, как появился Васяткин, юркий господин в пенснэ, и как все разом поднялись с своих мест. Марина Игнатьевна опять подошла к Бургардту и шепнула: -- Проводите меня, Егорушка... -- Вы домой? Нет... нне желаю... да... Вы меня будете отпаивать чаем, а я не хочу... В номере появились услужающие татары и смотрели на Красавина какими-то жадными глазами. Шура была огорчена, что Красавин не подал ей руки, а повел Ольгу Спиридоновну. Ей пришлось довольствоваться обществом Алеши. -- Пойдемте и мы, Егор Захарович, -- говорил Бахтерев, подхватывая Бургардта под руку.-- Пора... -- Куда и зачем? -- Пароход ждет... -- А... В корридоре их обгоняли цыганки, подталкивая друг друга, как выпущенныя из класса школьницы. -- Гм... Антон Ильич не забыл о провизии, -- соображал Бахтерев вслух, обнимая свободной рукой смуглую и костлявую цыганку.-- Куда, фараоны? -- А мы с вами на пароход... Проходя садом, Бургардт вспомнил, как давеча обидел его господин в котелке, и начал ругаться в пространство, показывая кулаки. -- О, я ему покажу... да... -- Пренебрегите, Егор Захарович, -- уговаривал Бахтерев. Когда они подходили уже к пристани, Бургардт остановился и заявил, что не пойдет на пароход, потому что Красавин его не приглашал. -- Всех приглашал, значит и нас... Главное: на тони поедем. Я страстный рыболов и летом целые дни просиживаю где-нибудь с удочкой. А сейчас должны идти лососки... Понимаете, будем варить уху на свежем воздухе... Последнее убедило Бургардта. Ведь и он тоже в юности был страстным рыбаком и проводил на Неве целые дни. Милая, родная река... Что может быть красивее Невы? А петербуржцы, как оглашенные, бегут на какия-то дачи. -- Знаешь что, Бахтерев? -- заговорил Бургардт, останавливая артиста.-- Наплюем на этих дурацких цыган и на тоню, а возьмем лодку, уедем куда-нибудь на Лахту, разведем костер... Боже мой, что лучше, как провести целую ночь в лесу у огонька? Голубчик, милый, поедем... Этот план Бахтеревым не был принят, и он потащил Бургардта на пароход. -- Что-же это такое... Опять пьянство...-- шептал Бургардт, теряя способность к сопротивлению.