и уханье цыганскаго хора, потом тони... -- Безобразие...-- проговорил вслух Бургардт. Потом он вдруг все вспомнил и сел на диване. Пред его глазами живой выросла загадочная немая белокурая девушка. Ах, да, Красавин ухаживал за ней, потом Саханов, по обычаю, говорил какия-то неприличныя вещи, потом горел костер... Да, да, она смеялась, когда вытащили большую рыбу, и потом опять смеялась, когда варили уху прямо на костре, как любил Красавин. -- Да, да, все это было...-- вслух проговорил Бургардт, начиная одеваться. Ему казалась, что он в чем-то виноват и должен что-то такое сделать. Он позвонил, и Андрей, отставной солдат с отпущенной бородой, точно подбитой молью, подал на подносе то, что полагалась, когда барин возвращался домой слишком поздно: бутылку квасу, зельтерской воды и стакан крепкаго чернаго кофе. Поставив на стол поднос, Андрей тяжело топтался на одном месте. -- Что тебе нужно?-- довольно сурово спросил его Бургардт. -- А там... этот... бормотал Андрей, глядя в угол.-- Ну, который с мешком ходит... -- Хорошо... Я сейчас... Когда верный слуга удалился, Бургардт засмеялся. Да, именно хорошо... Кажется, "человек с мешком" не мог выбрать лучшаго момента. Бурградт позвонил и велел Андрею позвать в кабинет того, "который с мешком". Андрей презрительно скосил глаза и молча вышел. Скоро послышались тяжелые шаги, и в кабинет вошел средняго роста человек в русской поддевке, в мужицких тяжелых сапогах и с белым мешком в руках. Бургардт бросился к нему навстречу, крепко его обнял и расцеловал из щеки в щеку. -- Григорий Максимыч, ты не мог лучше придти... -- Следовательно, опять покаянное настроение?-- ответил гость, вопросом, разглаживая свою козлиную бородку с сильной проседью. Гость говорил приятным грудным баском и постарался освободить себя от вторичных обятий хозяина. Он спокойно положил свой мешок в угол, оглядел кабинет, точно был в нем в первый раз, и прибавил: -- Следовательно, пришел навестить... Как живешь? -- Ах, не спрашивай, ради Бога... То же самое свинство. Бургардт торопливо налил квасу и залпом выпил весь стакан. Гость смотрел на него своими добрыми карими глазами и беззвучно шевелил губами. -- Следовательно, Саханов...-- резюмировал он невысказаныя мысли. -- Какой тут Саханов... Ах, ничего ты не понимаешь, Григорий Максимыч! Смотри на меня и презирай... Торопливо глотая квас, Бургардт начал разсказывать о вчерашнем вечере, сбивался и подбирал слова, особенно когда дело дошло до немой мисс Мортон. Гость слушал эту горячую исповедь совершенно безучастно и ответил совершенно невпопад: -- Следовательно, я был сейчас в мастерской... да... Разсматривал твой барельеф... -- Сергия? -- Следовательно, его... -- Ну, и что же? Он еще в эскизе... Все не хватает времени кончить. Есть срочные заказы... -- Следовательно, вздор... Леность обуяла, пьянство, разврат, Саханов... А барельеф ничего. Как это у вас нынче говорят? Есть настроение... да... Следовательно, я смотрел и могу понять. -- Милый мой, вот и не понимаешь!-- перебил его Бургардт, ломая руки.-- Вот ты смеешься над моим покаянным настроением, а эта работа и есть мое покаяние... Да!.. Вот и сейчас я пошел бы работать... Нет, вру, и совершенно безцельно вру. Этот разговор был прерван появлением Андрея. Он подал длинный изящный конверт и остановился в дверях. Бургардт быстро пробежал коротенкую записочку и схватил себя за волосы. Это было письмо от Марины Игнатьевны, которая напоминала ему, что вчера он пригласил всех к. себе на ужин и чтобы он не забывал об этом. -- Уж второй час в куфне ждет вас мужик с рыбой, -- обяснил Андрей, точно отвечая на немое отчаяние барина. -- С какой рыбой? -- А вы сами вчера заказывали, потому как бымши на тонях... -- Пусть мисс Гуд ему заплатит, и ну его к чорту... Андрей вышел, а Бургардт зашагал по кабинету, напрасно стараясь припомнить, кого он вчера приглашал. Придет же такая пьяная фантазия... Еслибы еще мисс Гуд с Анитой были на даче, а то оне дома... Одним словом, самая скверная история. Прогнавши мужика с тоней, Андрей еще раз явился в дверях и как-то особенно сердито заявил: -- Значит, при письме был букет...Приказано поставить его в мастерской... -- А, хорошо... Квартира Бургардта помещалась в третьем этаже большого каменнаго дома на четвертой линии Васильевскаго Острова, недалеко от Средняго проспекта. Вот уже почти двадцать лет как он живет на Васильевском Острове и, не смотря на некоторыя неудобства, как удаленность от центра, он оставался здесь, точно привязанный к своей четвертой линии юношескими воспоминаниями, когда еще был безвестным академистом. Много было здесь поработано, пережито и перечувствовано в горячую пору юности, и здесь же для него проявился тот свет, который ему впоследствии дал европейское имя. Васильевский Остров с его по казарменному вытянутыми улицами, напоминавшими архитектурный чертеж, являлся для него второй духовной родиной, и он, работая в Риме, тосковал вот об этих скучных улицах, вытянувшихся в безнадежно-прямыя линии. И как здесь ему было все знакомо, начиная с домов и кончая последней мелочной лавочкой. Вот студенческий трактир, рядом дом, где он мыкал горе с другими академистами, недалеко жила натурщица, в которую он был влюблен и т. д. По этим улицам он вынашивал свои юношеския надежды, свои первыя сомнения, неудачи и первые успехи. При одной мысли о переезде собственно в Петербург, в одну из центральных модных улиц, у него являлся инстинктивный страх, точно вмест с этим переездом он и сам сделается другим, и художественное счастье его оставит. Это был совершенно детский страх, присущий слишком нервным натурам. Настоящую квартиру Бургардт занимал уже около десяти лет, хотя и собирался переменить ее каждый год. Она была и велика и в то же время мала. Собственно было только две настоящих комнаты -- большой зал и мастерская, а остальныя комнаты состояли из конурок, как его кабинет, столовая, комната Аниты. Зал тоже казался меньше, благодаря загромождавшему его всевозможному хламу, набравшемуся во время путешествий, из разных подарков и благоприобретенных на Александровском рынке. Все сводилось на желание создать "обстановку", как говорил Саханов, а, в сущности, получалась какая-то окрошка из всевозможных стилей. Тут была и старинная стильная мебель, и восточные ковры, и старинное оружие, и художественная бронза, и фарфоры, и археологическия редкости, и всевозможные articles. Вообще, зал был слишком загроможден, на что жаловались все артисты, которым приходилась здесь петь или играть на рояли. Человек Апдрей тоже не одобрял этого хлама, а к таким вещам, как маккартовские букеты, точно питавшиеся пылью, относился прямо враждебно. "В самый раз коровам отдать или какой барыне на шляпу", -- ворчал он, когда по утрам наводил порядок в комнатах. Сам Бургардт не любил этого ненужнаго и претенциознаго хлама, но он набрался как-то сам собой. Несколько раз он хотел выбросить всю эту дребедень, но ненужныя вещи, как и ненужные люди, имеют присущую только им способность оставаться неприкосновенными по целым годам. Эта художественная обстановка больше всех возмущала Григория Максимыча, как совершенно ненужная и безцельная прихоть. Прибавляя к началу фразы свое "следовательно", этот друг детства Бургардта возвышался до настоящаго красноречия, когда обличал царившую в зале "суету сует". Это было его пунктиком, как вторым пунктиком являлась какая-то органическая ненависть к Саханову. Крайне терпимый и доступный во всем остальном, Григорий Максимыч делался придирчивым и злым, стоило Саханову войти в комнату. -- Надеюсь, ты у меня сегодня останешься поужинать?-- спрашивал его Бургардт.-- Будут все свои... -- Следовательно... -- Да, будет и Саханов... Удивляюсь, право, что он тебе дался: ни хуже, ни лучше других. Такой-же, как и все... Я его совсем не желаю защищать. Григорий Максимыч не удостоил ответом, а только теребил свою бородку. -- Ну, не сердись, -- говорил Бургардт.-- Пойдем в мастерскую... Нужно посмотреть, что делает Гаврюша...