XXXIII.
Бургардту было очень тяжело встретить в лучшем друге молчаливое недоверие. Что-то было не досказано, что-то не выяснилось, что-то осталось неизвесгным. Шипидин держал себя крайне странно, точно был чем-то обижен. Он уехал, не простившись с Бургардтом и оставив лаконическую записку: "Верую, Господи... Помоги моему неверию"!
"Твой Шипидин".
Это было почти бегство, и Бургардт испытывал то горькое и тяжелое чувство, какое оставляют после себя только обманувшие старые друзья. -- Что с ним сделалось? удивлялся Бургардт.-- Что такое я ему сделал? Ответа не было. Анита тоже как-то держалась с отцом неестественно. Не было прежней детской откровенности, того доверия, которое согревает душу. Она точно береглась отца и оставалась посторонней наблюдательницей. Бургардт чувствовал, что и сам он делается каким-то фальшивым в ея присутствии и говорит с ней совсем не теми словами, какими следовало бы говорить. Да, жизнь состоит из мелочей, как всякая ткань, с той разницей, что у каждой ткани свой рисунок. Приходилось играть маленькую домашнюю комедию, и Бургардт делал вид, что он ничего не замечает. Сейчас ему приходилось раскаиваться в своей исключительной любви к детям -- девочкам, которыя слишком рано начинают понимать именно мелочи жизни. Несмотря на свою твердую решимость разом переменить весь образ свовй жизни, Бургардту было очень трудно решиться ехать в первый раз в Озерки. Его точно удерживала какая-то невидимая рука. Ему и хотелось видеть мисс Мортон, и он чего-то боялся, вернее сказать -- больше всего боялся самого себя, боялся за свое чувство, за все будущее. Он сознавал, что сейчас она не поймет и сотой доли того, что он переживает и за что готов отдать всю жизнь, и все таки требовалось молчаливое одобрение этих чудных глаз, пожатие руки, близость любимаго человека. Свидание произошло гораздо проще и прозаичнее, чем можно было предполагать. Еще подезжая к Озеркам, Бургардт чувствовал какую-то усталость, точно он израсходовал весь запас энергии. Бачульская, как всегда, была дома и нисколько не удивилась, когда вошел Бургардть. -- Я вас ждала, -- коротко обяснила она, не поднимая глаз. -- Да, я приехал... в том же безучастном тоне ответал Бургардт. Ждали его или не ждали -- трудно было определить. Мисс Мортон вышла, кутаясь в оренбургский платок, Она закрывала даже нижнюю часть лица, -- оставались одни глаза, чудные, детские, испытующие глаза. Бачульская хотела выйти, чтобы оставить их одних, но Бургардт разсчитанно серьезным тоном проговорил: -- Марина Игнатьевна, прошу вас: останьтесь... Между нами не должно быть тайн. Бургардт засмеялся первый нелепости последней фращы, потому что их разговор по записной книжке никто не мог подслушать. Вместе с тем, у него явилось какое-то жуткое ощущение, как у человека, который начинает замерзать. Он чувствовал на себе наблюдающий взгляд детских серых глаз, а сам не смел взглянуть на нее, как виноватый. В книжке быстро появился следующий диалог: -- Милая, дорогая, я приехал спросить в последний раз, любите-ли вы меня? Знаю, что делаю глупый вопрос, но я чего-то боюсь... -- Милый, да, люблю... -- Навсегда? -- О, навсегда. Я слишком счастлива и слишком несчастна... Я все время думаю о смерти... -- Нет, мы будем жить!.. Будем жить, милая... Их глаза встретились. Она печально улыбалась. Боже мой, сколько хороших, ласковых, любящих слов он хотел ей сказать и как ненавидел сейчас лежавшую между ними на столе записную книжку, которая не могла передать тона его голоса. Ему казалось, что он разговаривает только с тенью любимой женщины, как на спиритическом сеансе. -- Вам разсказывала Марина Игнатьевна что нибудь? спрашивал Бургардт. -- О, все... Она опять улыбнулась своей больной улыбкой и нарисовала в записной книжке маленький домик. Рисунок получился по детски неумелый, и Бургардт сделал набросок своей новгородской избы. Мисс Мортон пришла в детский восторг и подписала под избой: "Коттэдж". -- Мы будем в нем жить, милая, -- обяснял Бургардт, счастливый ея радостью.-- Уедем далеко -- далеко от Петербурга... Там люди лучше и дсбрее, и мы сами тоже будем лучше и добрее. Да? -- О, да, да... -- Мы сделаемся фермераии, -- старался обяснить понятнее Бургардт.-- Т. е. не собственно фермерами, а сельскими джентльмэнами... Лицо мисс Мортон вдруг нахмурилось, и она посмотрела вопросительно на Бачульскую. Бургардт понял этот взгляд и написал: -- Она будет приезжать к нам в гости... Она всегда была добрая и хорошая, и мы ее будем любить. Бачульская поняла, о чем идет разговор, и вышла из комнаты. Ее душили слезы. Ведь она своими руками устраивала их счастье...