XXXVI.
Когда Бургардт приехал в Озерки, где Бачульская оставалась до начала зимняго сезона -- там уже все было известно. Мисс Мортон пожала ему руку особенно горячо, а Бачульская, видимо, волновалась. -- Ах, все это глупости, -- говорил Бургардт.-- Я убежден, что Васяткин в решительную минуту просто сбежит. Помните тогда в Павловске, как он струсил? -- Да, но есть храбрость отчаяния... Бургардт разсказал ей подробно весь инцидент. Конечно, с его стороны было гадко бросать в этого негодяя мокрой глиной, но он вывел его из терпения своей нахальной болтовней... -- Ведь он и забежал ко мне с целью оскорбить меня, -- уверял Бургардт.-- Сумасшествие Красавина служила только предлогом... Я и Саханова прогнал. -- Ах, Егорушка, Егорушка... У вас все так: вечный порыв и раскаяние задним числом. Ни малейшей выдержки характера... И обидно, и больно за вас. Ведь всех негодяев на свете не перестреляешь... -- Одним меньше -- и то прибыль. -- Это вы так говорите сейчас. Где вам стрелять в живого человека... Боюсь, чтобы Бахтерев не испортил дела, потому что очень уж горячо взялся за него. Я его случайно встретила в Петербурге... Так гоголем и ходит. А Васятин только и повторяет одно слово: "к барьеру!" -- Вот видите, Марина, как все вышло глупо, а отказаться нельзя. Этот визить в Озерки подействовал на Бургардта самым успокоительным образом. Мисс Мортон, кажется, еще никогда не была так мила, и Бургардт чувствовал, как безгранично ее любит и как все остальное не имеет никакого значения, даже если бы Васяткин убил его. Что значит смерть одного человека? А тут смерть за свою любовь... Кто-то и где-то сказал, что только тот достоин жизни и свободы, кто не боится смерти. Но тут же рядом лезли в голову самыя нелепыя мысли. Бургардт припомнил прочитанныя в романах описания дуэлей, где главный герой всегда является храбрым, благородным и великодушным, а его противник низким и трусливым негодяем. Такая схема всегда коробила Бургардта, потому что таких людей, строго говоря, не существует на белом свете. Применяя эту схему к данному случаю, Бургардт по совести не мог принять на себя роль праведника. Конечно, предстоявшая дуэль -- колоссальная глупость, но она только логический результат нелепой жизни. Кто заставлял его знаться с гг. Васяткиными, Сахановыми и тому подобными темными личностями? Сейчас приходилось только расплачиваться за это удовольствие. Дома Бургардт, конечно, ничего не говорил ни Аните, ни мисс Гуд, но оне, как оказалось, все уже тоже знали, благодаря неожиданно появившемуся Гаврюше. Болтливость этого молодого человека взбесила Бургардта, и он сделал ему строгое замечание, но Гаврюша и бровью не повел, а только проговорил: --
Тогда вы обвиняли меня, Егор Захарыч, что я ударил Васяткина, а сами бросили в него глиной... -- Это уж мое дело, и оно вас не касается. Бургардт испугался, что известие о дуэли встревожит Аниту, но последняго не было. Девочка отнеслась к нему почти равнодушно, потому что не могла поверить, чтобы папа мог кого нибудь убить, а тем более Васяткина. Она даже пошутила: -- Папа, разве можно быть таким кровожадным? Мисс Гуд молчала. Она тоже не верила в возможность дуэли и была убеждена, что все происходит из за какой нибудь безнравственной женщины. Поведение Гаврюши за последнее время окончательно не нравилось Бургардту. Он делался дерзким, и в его глазах часто появлялся злобный огонек. Между прочим, он бросил своего Гамлета и начал самостоятельную работу, именно, лепил бюст человека Андрея. Бургардт наблюдал за этой работой и еще раз убеждался, что из Гаврюши вышла полная пустышка. С своей стороны Гаврюша время от времени, следя за работой Бургардта, делал свои замечания тоном специалиста. А раз он забылся до того, что хотел сам поправить что-то в работе учителя. -- Гаврюша, да вы, кажется, с ума сошли?!..-- удивлялся Бургардт. -- Пока еще нет, Егор Захарыч. Бургардту больше всего не нравилось то, что Гаврюша, очевидно, действовал по внушению со стороны и повторял только чужия слова. Как оказалось, он бывал у Саханова и там пропитывался художественными истинами и, главное, тоном. У Бургардта несколько раз являлось желание прогнать Гаврюшу, но на такой подвиг у него не хватало решимости. Он так привык к нему, с одной стороны, а с другой -- чувствовал перед ним что-то вроде ответственности. Переговоры о дуэли велись целую неделю. Доктор Гаузер и Бахтерев приезжали по нескольку раз в день, порознь и вместе. Васяткин проявил большую кровожадность, с одной стороны, а с другой -- предусматривал вперед всякую мелочь. Дуэль в проекте предполагалась на разстоянии двадцати шагов и непременно "до первой крови". -- Как хотите, мне все равно, -- говорил Бургардт.-- Только ради Бога, нужно покончить эту глупость поскорее, так или иначе... Мне надоело быть героем. Васяткина почему-то больше всего интересовало самое место дуэли, и он с своими секундантами обехал все окрестности, пока не остановился на Шуваловском парке, где-то за Каболовкой или Заманиловкой. Назначен был даже и день, а накануне Васяткин устроил у Кюба легкий прощальный ужин en trois. Вторым секундантом у него был какой-то штабс-ротмистр. Бургардт относился ко всему как-то безучастно. Ему надоела эта дурацкая комедия. О том, как все кончится -- он даже не думал. Духовное завещание было составлено раньше, и по нему Анита была совершенно обезпечена. Накануне дуэли принято писать чувствительныя письма, но Бургардту некому было писать. В сущности, у него был единственный близкий человек -- это Шипидин, но и ему писать, после размолвки, было неудобно. Все-таки накануне дуэли Бургардт чувствовал себя в надлежащую меру скверно и глупо. К вечернему чаю явились оба секунданта, бывшие на верху своего положения. Доктор Гаузер, бывая у Бургардта, заметно сторонился Аниты и если говорил, то как говорят с человеком, до котораго нет никакого дела. Это очень огорчало Бургардта, и он напрасно старался их помирить. Анита упрямилась и не хотела идти на примирение первой. Но накануне дуэли старый Гаузер точно размяк и проявил к Аните свои прежния добрыя чувства. Бургардту как-то неприятно было видеть такую перемену именно сейчас, потому что ея истинной подкладкой являлась мысль о возможном сиротстве Аниты. В окна смотрел глухой осенний вечер. Все старались говорить о разных посторонних предметах, а Бахтерев шагал по гостиной, по наполеоновски сложив руки на груди. Получалось такое впечатление, как накануне отезда дорогого человека куда-то далеко, когда все говорят совсем не о том, что нужно. Бургардт сдерживал зевоту, выдерживая эту пытку. Да, это были истинные друзья, которых, в сущности, он недостаточно ценил и любил. Не доставало еще Бачульской и у Бургардта являлось какое-то нехорошее чувство к дочери, упорно не желавшей быть справедливой. Развлекал всех старик Гаузер, с трогательной наивностью развивавший планы своего будущаго. Анита кусала губы, сдерживая смех и переглядываясь с мисс Гуд, делавшей строгое лицо. -- Да, я поеду в Германию, на родину, -- говорил Гаузер.-- Хочется посмотреть места, где прошла молодость... Меня ничто не держит в Петербурге, но вот пятнадцать лет я собираюсь и все не могу собраться. О, родина -- это все... В зрелых годах как-то забываешь о ней, а под старость не можешь не думать. Анита, вы не думайте, что я уже такой глубокий старик... У меня еще есть свои желания. Да... Самое лучшее в жизни человека -- это неведение. Я делаю маленький мысленный скачек, потому что есть связь между мыслью о родине и мыслью о смерти. Я часто думал о ней... И представьте себе, если бы наука когда нибудь достигла такого совершенства, что могла бы определить вполне точно год, месяц, неделю, день и час вашей смерти, -- ведь это было-бы ужасно! Старик говорил совсем не то, о чем хотел говорить, а слово: смерть -- вырвалось как-то само собой. Спохватившись, доктор неловко замолчал. Бургардт разсматривал сборную обстановку своей гостиной и думал о том, как все это глупо нагром