XXXIX.
Доктора Гаузера мучила старческая безсонница, особенно в переходные периоды между временами года. Когда падал первый снег, старик ходил по своему кабинету до самаго утра и успокоивался только с появлением дневного света. Именно в такое утро в начале октября, когда Гаузер только хотел ложиться спать, горничная подала ему визитную карточку Бачульской. -- Не принимать! резко ответил Гаузер.-- Я не практикую... -- Оне непременно желают вас видеть, барин... Старик затопал на горничную ногами, но надел тужурку и вышел в гостиную, где сидела Бачульская. -- Я, сударыня, не практикую, -- заговорил он, сухо здороваясь.-- Вы это хорошо знаете... Потом, я не спал целую ночь... -- Милый, дорогой доктор, ради Бога, -- умоляла Бачульская, не выпуская его руки.-- К другим я не могу обратиться... Она умирает... Помните немую девушку англичанку? Доктор, ведь, вы такой добрый... -- А что с ней такое? -- Кажется, будет... как это вам обяснить... Она была в таком положении, но до срока еще далеко... -- Ага... -- Понимаете: девушка... Она так мучится и умоляет приехать... Она стесняется других врачей и доверяет только вам... Ради Бога, доктор, каждая минута дорога. -- Ага... -- Умоляю вас, хороший, милый доктор. Мы поспеем как раз к поезду... Старик молча повернулся и пошел переодеваться. Десять минут ожидания показались Бачульской целой вечностью. Разве можно так медлить, когда человек умирает. Она ломала руки, прислушиваясь к докторским шагам в кабинете. Наконец, он оделся и вышел. -- Куда вы меня повезете? спросил старик капризным голосом. -- В Озерки, доктор... -- В Озерки?.. Не поеду. Он с решительным видом сел и повторил, что не поедет. -- Я сам болен... да... Есть другие доктора, в Петербурге десять тысяч докторов... Я умру сам до ваших Озерков. Это упрямство старика заставило Бачульскую пустить в ход специально театральный прием. Она подошла к нему, смело взяла за руку и проговорила решительным тоном: -- Нет, вы поедете... да. Вы не можете не ехать... Понимаете: не можете. -- Не могу?!. Доктор махнул рукой и покорно пошел за ней в переднюю. Дальше ему не понравился дрянной извозчик, который их ждал у подезда, потом он капризничал на вокзале, потом ворчал все время, пока поезд шел до Озерков. Паровоз тащился ужасно медленно, точно он сговорился с доктором. -- Миленький, хороший... шептала Бачульская, хватая доктора за руку.-- Хотите, я стану пред вами на колени, буду целовать ваши руки... Милый, хороший... Доктор заявил, что финляндская железная дорога самая скверная в целом мире, что Озерки какой-то лягушатник, что лестница в квартиру Бачульской одно безобразие, что горничная не умеет принять пальто и роняет палку, что он сам должен послать за доктором для себя и т. д. Войдя в гостиную, доктор столкнулся лицом к лицу с Бургардтом. -- Это вы!..-- удивился он и холодно прибавил:-- А... понимаю... Бургардт ничего ему не ответил. Он был бледен, но спокоен. Только глаза блестели лихорадочно. Бачульская вызвала его срочной телеграммой, и он приехал с первым поездом. замечание доктора заставило его горько улыбнуться, и он только посхотрел на старика. -- Да, понимаю...-- повторил Гаузер, не обращаясь ни к кому. Больная лежала в своей комнате с закрытыми глазами. Когда Бачульская вошла к ней, акушерка в белом балахоне молча показала ей глазами на корзинку из-под белья, где лежал мертвый семимесячный ребенок. На немой вопрос Бачульской акушерка только покачала головой. Когда доктор ушел в комнату больной, Бургардт начал ходить по гостиной. Он уже знал о мертворожденном... Вот тебе и будущий ребенок, и заботы о нем, и любовь к нему. Ему по ассоциации идей пришел в голову разговор Аниты. Он понял сейчас, о каком ребенке она говорила. Да, этот ожидаемый неведомый гость точно сам устранил себя из среды бытия. Он точно не хотел быть лишним, не хотел никому мешать и ушел в неведомый мир загадкой. Осмотрев больную, доктор Гаузер вернулся в гостиную. Он имел суровый вид и старался не смотреть на Бургардта. За ним вышла Бачульская, и по ея заплаканному лицу Бургардт понял, что все кончено. Да, все... Ему захотелось крикнуть, что они ошибаются, хотелось броситься в комнату больной, схватить в обятия безконечно дорогого человека и вырвать из рук смерти. -- Мне здесь нечего делать...-- коротко и сухо проговорил Гаузер, не обращаясь ни к кому. Бургардт бросился к нему, схватил на руки и задыхавшимся голосом заговорил: -- Доктор, ради всего святого, не уезжайте... Может быть во всяком деле ошибка... Бывают случаи, когда являются невозможныя комбинации... -- Если вы хотите, то я могу остаться, -- сухо ответил Гаузер, отвертываясь к окну. Потом он заговорил сдержанным, ровным тоном, чеканя слова: -- Мы знали раньше, что есть жертвы общественнаго темперамента, а теперь приходится иметь дело с жертвой артистическаго темперамента... да. О, я все понимаю... -- Нет, вы ошибаетесь!!..-- горячо вступился Бургардт, бросаясь к нему.-- Вы... вы... вы... Только вмешательство Бачульской предупредило серьезное столкновение. Бургардт был бледен, как смерть, и повторял: -- Я ее люблю... понимаете? Да, люблю... Боже, если бы кто нибудь мог меня понять? Бачульская увела Бургардта в свою комнату и, вернувшись, обяснила доктору, что во всей этой истории Бургардт решительно не причем, кроме того, что принял участие в судьбе несчастной девушки. -- Но он ее любит?-- спрашивал Гаузер. -- Да, но любовью брата, но больше... Старый Гаузер засмеялся. -- Да, поменьше мужа, побольше брата, как говорит принц Гамлет. Больная все время лежала с закрытыми глазами и никого не узнавала. Бургардту показалось, что она один раз взглянула на него, но он не был уверен и в этом. Гаузер сидел в гостиной и терпеливо дождался,