Слушая его рассказ, князь Индии всё более и более убеждался в тщетности распространить проповедь новой религии среди народа, столь пламенно преданного своей вере. Ему оставалось теперь только поспешить в Константинополь, центр христианского движения. Там, может быть, ожидал его больший успех.
В конце следующей недели, совершив установленные два паломничества и убедившись, что эмир совершенно выздоравливает, он двинулся в путь и благополучно достиг Джедды, где его ждало судно для перехода через Красное море.
VII
ПРИБЫТИЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Чем более приближалось время, назначенное князем Индии для его приезда в Константинополь, тем нетерпеливее ждал его Уель, сын Иадая. Когда же наступил шестой месяц, в конце которого должно было совершиться желанное событие, то он стал считать дни, а за две недели уже начал по утрам ходить в Золотой Рог и спрашивать о прибывших из Египта судах. Однако всё было тщетно. Наступил последний день срока, а о князе Индии не было слуха. Уель уже начал отчаиваться, но Сиама спокойно оканчивал все приготовления к приёму своего господина, вполне убеждённый, что он явится в назначенное время.
Всё было готово с завидной точностью в новом доме князя Индии. Четыре комнаты нижнего этажа были приготовлены для трёх слуг, кроме Сиама, во втором находились три апартамента, соединённые дверями, завешенными портьерами из верблюжьей шерсти. Меблировка их была смешанная: римская, греческая и египетская. Средняя, и наибольшая, комната должна была составить гостиную и кабинет хозяина: на полу лежал тёмно-синий ковёр, посредине которого, на медном листе, стояла маленькая серебряная печка. Шёлковые диваны помещались вдоль стен, а посреди комнаты стояли низенькие стулья с изваяниями различных животных на ручках и ножках. В углах возвышались высокие серебряные треножники с лампами в помпейском стиле. Большое окно, наполненное цветущими растениями, освещало роскошный стол, на котором стояли металлические кубки, хрустальный графин с водой и стаканы, а под столом была растянута тигровая шкура. Стены были украшены новыми византийскими фресками. Во всей комнате стояло нежное благоухание.
Заботы верного слуги не ограничивались внутренностью дома: он раскинул палатку на крыше, зная, что в тёплое время его господин будет проводить там ночи. Отличительной чертой всех этих приготовлений было отсутствие всякого попечения об удобствах, необходимых для женщин, так что, очевидно, их присутствия не ожидалось.
До полудня в последний день назначенного срока Уель оставался на берегу, поджидая желанное судно, и наконец, убедившись, что князь Индии не прибыл, в сильном разочаровании вернулся к приготовленному для не являвшегося гостя дому. К его величайшему удивлению, в печке горел уголь и Сиама суетился, как бы исполняя приказания своего господина. Уель подумал, что князь Индии прибыл каким-либо другим путём.
— Он здесь? — спросил Уель.
Сиама покачал головой.
— Так зачем ты развёл огонь?
Сиама знаками дал понять, что его господин вот-вот приедет.
Уель улыбнулся этому слепому доверию слуги.
Побыв некоторое время в доме, он вернулся к себе, но после ужина снова пошёл посмотреть, что делается в жилище князя Индии. Окна его горели огнями, и он поспешно вошёл в отворенную дверь. Гостиная ярко была освещена лампами, и в ней стоял Сиама, как всегда спокойно улыбающийся.
— Что же, приехал? — спросил нетерпеливо Уель.
Слуга отрицательно махнул рукой, но этот жест как бы говорил: «Он не приехал, но приедет сегодня».
Около десяти часов вечера Сиама принёс и поставил на стол поднос с едой и напитками.
— Боже милостивый, — промолвил Уель, — он даже приготовил ужин. Вот так слуга, вот так господин!
Уверенность слуги так подействовала на Уеля, что он также стал серьёзно ожидать прибытия князя Индии.
Через некоторое время внизу послышались шаги нескольких людей. Сиама бросил торжествующий взгляд на Уеля и устремился к двери, в которой показалась человеческая фигура. Нечего было объяснять Уелю, кто это был. Он сразу понял, что это князь Индии.
Почему-то Уель представлял его величественным. Но в дверях стоял человек небольшого роста, сутуловатый, худощавый, в тёмно-коричневом бурнусе аравийских шейхов. Голова его была повязана красным шерстяным платком, и конец его, надвинутый на лоб, бросал такую тень на лицо, что ясно видна была только большая седая борода.