IV.
[В чем вина Протопопова. Обращение к милосердию (8 июня).]
Господин Председатель.Наша родина проходит через время необыкновенное, которое случается не раз в век, а раз в тысячелетие.
Ваш подвиг примирит справедливый гнев народа на людей виновных и причастных к пережитым и переживаемым им испытаниям — с милосердием, ради особых условий бывшего строя. Полномочия ваши велики: у вас карающий меч народа русского, что развяжете вы — развяжет народ, что свяжете вы — будет связано им.
Я глубоко чувствую свою вину: она не в деле Перрена, не в бездействии или превышении власти; не те или другие люди виновны в ней, — вина моя во мне самом. Я виноват, что пошел к делу громадному, мне неизвестному; раз я пошел — правонарушения стали неизбежны; я виноват, что осуждал своих предшественников с великою самоуверенностью, думая, что смогу сделать добро, непременно его сделаю и этим покрою свое честолюбие. Я опирался на Распутина, прошел по его желанию и отчета себе в своем деянии не отдавал; в этом моя вина, и, может быть, вина условий того времени.
Быстро осужденный, окруженный яростными нападками, оторванный от своих, я не понял, почему это произошло. Моею средою оказались люди правые — я стал проводником их взглядов б. царю. Вина моя громадна, и я не оправдываюсь. Я ищу милосердия. Малую искру надежды на таковое дает мне моя прошлая жизнь. Тысячи народа работали со мною в течение 27 лет, я их не обижал, и меня любили. Земля под выгоны, прогоны и пастьбу, вода — были даровые; избы строились на моих усадьбах даром; выстроены школы, больницы, приюты; 9 лет в Думе я работал усердно. Я все убил в последние месяцы. Я прошу милости, а на милость образца нет. Прежде источником милосердия были цари. Я теперь, в вашем лице, молю великодушие русского народа. Знаю, что прежде совершившие преступление искупали свою вину в первых окопах, — отдавая свою кровь за родину. Мне 50 лет, бывший офицер; я здоров; я прошу милости: разрешите мне итти в окопы рядовым, в заразные бараки или санитары или другое место, где нужна человеческая жизнь.
После войны, когда я вернусь — судите меня.
Да вложит в сердце ваше, господин председатель, ходатайство обо мне господь:
А. Протопопов.V.
[Положение страны. Двоевластие. Ставка и министерство. Неработоспособность правительства. Недовольство города и деревни. Общая разруха. (10 июня.)]
Если разбирать положение страны в последние годы монархии (в особенности последний год), мы увидим картину полного государственного несчастья. Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны — на громадную убыль; необходимость полного напряжения сил страны сначала не сознана властью, а когда не замечать этого стало нельзя — не было уменья сойти с «приказа» старого, казенного трафарета. Пути сообщения в полном расстройстве, что чрезвычайно осложнило экономическое и военное положение. Двоевластие (ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам (помнится, на сети фронта коэффициент вагонов на версту был 17, а внутри страны — 6). Зимою 1916 г., вследствие заноса, под снегом было 60.000 вагонов с топливом, продовольствием и фуражом. Наборы обезлюдили деревню, остановили землеобрабатывающую промышленность; ощутился громадный недостаток рабочей силы, пополнялось это пленными и наемным трудом персов и китайцев. Распределение их было случайное, без плана и особого учетного для себя органа. В совете министров часто упрекали друг друга в «захвате» себе пленных в ущерб другому ведомству. Призыв инородческого населения Закаспийской области привел к бунту, ибо проведен был без согласования с особыми условиями быта народов и того края.[*] Общий урожай в России зерна превышал потребность войска и населения, между тем, система запрета вывозов сложная, многоэтажная, реквизиции, коими злоупотребляли, и расстройство перевоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство. Упорядочить дело было некому. Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много, но направляющей воли, плана, системы не было и быть не могло при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля за работою министров. Верховная власть перестала быть источником жизни и света. Она была в плену у дурных влияний и дурных сил. Движения она не давала. Совет министров имел обветшавших председателей, которые не могли дать направления работам совета. Министры, подчас опытные и энергичные, обратились в искателей и ведомственных стражей. Хорошие начинания некоторых встречали осуждение и сверху, и снизу — и они уходили. Дурное не указывалось, ошибки не ставились на вид, работа не шла; а жизнь летела, она требовала ответа; в меха старые нельзя было влить нового вина. Идеалы правых сводились к созданию живой двигательной силы из единой воли царя. Эти идеалы, в сущности, встречали его симпатии (хотя форм он не нарушил бы). Но строй уже не допускал такого импульса; со стороны монарха получался конфликт с Думою, 87 статья и нарушение прав народных представителей. Дума не могла работать — она критиковала власть, критиковала жестоко, а власть ставила ей в укор отсутствие законодательной работы и, защищаясь, прибегала к перерывам, указывая на то, что критика власти поднимает настроение страны. Получилось так: правительство делает ошибку, Дума другую, правительство — третью и т. д., работы же, столь необходимой в минуты крайности, — власть не давала. Эту работу захватили общественные организации: они стали «за власть», но полного труда, облеченного законом в форму, они дать не могли, и их усилия тоже были не достаточны по условиям дня. Положение угрожало катастрофой: она должна была наступить, как думали некоторые, — после войны, но наступила раньше. Все слои населения были недовольны. Многим казалось, что только деревня богата, но товару в деревню не шло, его не было, и деревня своего хлеба не выпускала. Говорят, даже прятали. Но и деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций; в лесном деле, например, убыль определялась на 40% (частной заготовки). Единственного пути к установлению цен — конкуренции — не существовало; товара было мало, цены росли; таксы развили продажу «из-под полы», получилось «мародерство», не как коренная болезнь, а как проявление недостатка производства и товарообмена. Земледельцы, лишенные винокуренья и стесненные твердыми ценами с частым запретом продажи, были очень недовольны. Искусство, литература, ученый труд были под гнетом, рабочих превратили в солдат, солдат — в рабочих. Армия устала, недостатки всего понизили ее дух, а это не ведет к победе, которой тоже не хватало. Духовенство было недовольно: умные архиереи это понимали, а выборный от прихода священник не проходил: б. царь согласился на обеспечение духовенства деньгами, но реформу прихода откладывал. Евреи, в особенности, и инородцы вообще были не полноправны. Счастья не было никому. Бывший цар