ний оказался совершенно несоответствующим масштабу войны, т.-е. количество запасов, исчислявшихся как артиллерийским, так и военно-техническим снабжением, совершенно не соответствовало тому, что затем оказывалось необходимым в расходовании снарядов, патронов, количества орудий, проволоки для защиты, телефонных снабжений. Словом, за какой бы предмет вы ни брались, основная ошибка и дефект дела организации обороны заключались в том, что требования войны не были предвидены, и вся подготовка не соответствовала масштабу войны. Была ли основная ошибка результатом неумения, недогадливости, непредусмотрительности или злого умысла, я не знаю. Я лично объяснял ее себе исключительно недогадливостью, недостаточной предусмотрительностью, может быть недостаточным знакомством с тем, что делалось в Германии. Мне хотелось бы еще рассказать, что до моего председательствования в военно-морской комиссии случился следующий инцидент, который мне показал, как мы должны быть готовы. Дело было в январе или феврале 1914 года. В бюджетной комиссии Государственной Думы обсуждалась смета министерства иностранных дел. Был министр Сазонов. Я перед этим недели две или три занимался изучением берлинского рейхстага, где обсуждались вопросы будущих торговых договоров и были очень интересные прения между членами рейхстага по поводу того, как будет с торговыми договорами с Россией. Некоторые члены рейхстага высказывали предположение, что Россия не захочет повторить договора 1904 года, и начнется борьба из-за этих торговых договоров. Один, не помню фамилии этого депутата, указывал на опасность, что Россия не пустит рабочих из Западной Польши в Восточную Пруссию, что Германия будет в тяжелом положении, что вообще на этой почве может быть столкновение. Чтение этих отчетов вызвало у меня опасение, что на почве торговых договоров (срок их истекал в 1915 году) у нас произойдут неприятности с Германией, ибо и японская война началась в тот момент, когда истек торговый договор с Германией 1894 года. В 1904 году мы были втолкнуты в войну с Японией, а во время войны Германия, воспользовавшись нашей беззащитностью, устроила очень выгодный торговый договор. У меня сложилось такое впечатление, что мы накануне столкновения с Германией. И вот в бюджетной комиссии в январе 1914 г. я предложил Сазонову вопрос: «я убежден, что на почве подготовки к торговым договорам нам не миновать столкновения с Германией в той или другой форме, и для того, чтобы к этому быть готовым, я думаю, что правительство должно объединить всю свою политику: внешнюю, внутреннюю, финансовую, экономическую, чтобы быть во всеоружии, чтобы внутри было более ладно, чтобы были подготовлены внешние наши отношения и, чтобы, наконец, финансы и экономика соответствовали этой возможности войны. Словом, я говорю, мне хотелось бы потребовать от правительства координации всех его действий для подготовки к неизбежному, по-моему, столкновению». Сазонов на это отвечал, что согласен со мной и на основании сведений, которые имеет, ожидая осложнений со стороны Германии, берет на себя поднять этот вопрос о координации всей политики страны в совете министров. Я помню, что у меня вырвалась такая фраза: «неужели вы этого до сих пор не обсуждали?». Но этот разговор был бы не интересен сам по себе, если бы не произошло после него следующее. Утром того же дня, если не ошибаюсь, «Биржевка» или какая-то другая нескромная газета разболтала этот разговор, происходивший в закрытом заседании бюджетной комиссии. Как он попал в печать, я не могу сказать, но он попал, и вечером этого дня явился Пурталес, требуя объяснений, – правда ли, что Сазонов сказал мне в ответ такую фразу. Мало того, в это время Милюков был в Париже, и когда он приехал из Парижа, он мне сказал, что, проезжая через Германию, он в нескольких газетах видел воспроизведение моего разговора с Сазоновым и визит Пурталеса. Эта тема необычайно горячо обсуждалась в германской печати. Когда мне стало известно, я пришел к совершенно определенному убеждению, что мы накануне войны. Тогда же в Думе, в комиссии проходила большая, так называемая, военно-морская программа. Дело шло о 900 миллионах рублей и программа устанавливалась до 1918 года. Мне фракцией поручено было принять участие в этой работе и, затем, выступить в Государственной Думе. Кроме меня выступали Милюков, Челноков. На мою долю досталось осветить вопрос снабжения как со стороны возможности государства затратить средства, так и со стороны соответствия в данный момент принять такого рода военную программу. Между обсуждением этой программы в Думе и моим разговором с Сазоновым появилась статья «Мы готовы», инспирированная Сухомлиновым в «Биржевке». Когда я стал разбираться в цифрах и в материале по поводу этой большой программы, то оказалось, что 800 миллионов рублей только прелюдия и что затраты выражаются в нескольких миллиардах рублей. Было устроено в кабинете Родзянки частное совещание отдельных представителей партий, наиболее принимавших участие в работе. Там был военный министр, был Сазонов, министр финансов и кто-то еще. Я вновь к ним пристал с вопросом: «если вы готовите такую военную программу, сделали ли вы что-нибудь для того, чтобы всю жизнь государства приспособить к надвигающейся войне, потому что для меня несомненно, что война готова разразиться. В Германии военная программа на 1914-1915 год заканчивается, а вы вашу программу начинаете в это время, и она у вас должна закончиться в 1918 году. Что же они дураки, что они будут ждать? Очевидно, они должны начать войну раньше, прежде чем вы свою программу не начали». При этом Сухомлинов на вопросы, которые к нему обращались, давал самые, я бы сказал, жалкие ответы. Он попросту обнаружил полное незнание своей программы. В ответ на мою речь, он сказал, что ничего не понимает в этой пляске миллиардов, о которой говорил Шингарев. Жилинский ему подсказывал в цифрах. Он не был в курсе того громадного дела, которое он сам проводил через Думу. Барк тогда отвечал, что, как будут устроены финансы, это будет сообщено. Оказалась и тут неподготовленность. Насчет торговых договоров тоже. На счет союзного договора дело было несколько лучше. От Сазонова мы услышали мало-мальски осмысленный ответ. В тот момент, когда шла подготовка военной программы, когда я и все другие были убеждены, что нам не миновать войны, в это время ничего не было готово в смысле координирования действий государственной властью. Подготовки эти шли с необычайным, я бы сказал, легкомыслием. Вот почему в своей речи в закрытом заседании Думы, кажется, в июне 1914 года по поводу военной программы, я мотивировал, почему наша фракция высказывается против военных кредитов. Я говорил, что это безумно, не рационально, такие кредиты нельзя испрашивать сейчас. Они запоздали, они несвоевременны, что Германия кончает свою программу, а мы начинаем. Тогда же, между прочим, я помню такую сцену. У нас был полный зал высших представителей военного министерства, все трибуны были заполнены, и я, оглядывая их, не нашел ни одного человека, который был бы строевым генералом. Вся эта масса высших чинов не имела, собственно, никакого отношения к строевому делу. Все это были люди, живущие здесь, люди кабинетные. Следовательно, начало войны застало нас абсолютно неподготовленными во всех отношениях. Вопрос о выступлении Англии решался в момент самой войны. Договор с союзниками у нас был весьма слабо обоснован. Финансово-экономической подготовки не было никакой. Когда началась война, Барк ездил для финансового соглашения за границу. Военно-техническая подготовка была ниже всякой критики, и большая военная программа была принята Думой за месяц до открытия военных действий. Это было очень тяжелым предзнаменованием того, что нас ждет. Все последующее развертывалось из этого исходного положения. И когда случайно после катастрофы я оказался во главе военно-морской комиссии, то я старался исследовать недостатки того или другого дела. Начальники отдельных ведомств и управлений делали нам доклады. Я ставил дело таким образом: доклад по артиллерийскому управлению, доклад по военно-техническому управлению, по военно-санитарному и т. д. Им предлагались вопросы, получались данные, цифры, сведения и шел пересмотр всего этого дела. При этом я должен сказать, что сведения давались не всегда охотно. Иногда стеснялись давать их. Иногда сведения являлись настолько секретными, что дать их было нельзя. Но это может быть правильно, в военно-морской комиссии было человек 60, приходили остальные члены Думы, было слишком много народа и, может быть, не следовало объявлять очень секретных данных. Но иногда и само ведомство было не на высоте положения. Я должен сказать, что тогда уже главные дефекты артиллерийским управлением были осознаны, и началась некоторая спешка. Но военно-техническое управление представляло собой картину полного застоя и развала. Ничего нельзя было добиться, на некоторые вопросы нельзя было получить ответа. Люди, которые стояли во главе управления, как, напр., Ропп, ничего не могли сказать по целой массе вопросов. Состояние воздушного флота было отчаянное, неподготовленность страшная. У нас не было самых примитивных форм оборонительных приспособлений, не хватало проволоки, была одна сотая того, что нужно, и наша работа комиссии заключалась в том, чтобы выяснить недоста