— Слышь, парень, по-моему, в прошлый раз мы с тобой неплохо поладили. Верно? Хотя я мог бы тебя там же в подвале оставить в виде холодного трупа…Так наберись смелости и ответь — когда?
— Когда сделают все анализы. У тебя заберут обе почки, а у этого… — фельдшер головой указал в сторону Одинца, — сердце и печень. Он очень подходит, у него отличная клиника…
— Ну спасибо за доверие, — прошипел Одинец. — Век такой доброты не забуду.
— Стоп, Саня! — остановил друга Карташов. И к фельдшеру: — скажи, только не спеши с ответом…Что ты для нас можешь сделать? Не за просто так, конечно, за приличные бабки…
— Вряд ли вам стоит на меня рассчитывать. После побега твоего товарища, в клинике усилили охрану. На окнах решетки, на всех выходах по два автоматчика. Вас слишком хорошо сторговали, чтобы упустить таких доноров… Карташов пошевелил затекшей рукой.
— Ну хорошо, ты бессилен, вернее, боишься за свою шкуру, но одно ты можешь без всякого риска сделать… У тебя из кармана торчит мобильник и я прошу тебя только об одном… — Карташов нервничал и потому говорил с одышкой. — Набери номер, который я тебе назову, и поднеси трубку к моему уху. Только за одно это ты потом получишь пару тысяч долларов… За пустяк, который тебе ничем не угрожает.
Фельдшера как будто разбил столбняк. Он мялся, и возможно, на что-нибудь решился, если бы в бокс не зашел человек с какими-то приборами. Это был молодой паренек, с только что пробивающимися усиками, и чистыми большими глазами.
— Геннадий Владимирович, — обратился паренек к фельдшеру, — вы поможете мне ввести больным в мочевой пузырь висмут.
Фельдшер положил в изножье кровати, на которой лежал Карташов, утку и приготовился к процедуре.
— Придется, хлопцы, немного потерпеть, это не совсем приятная процедура.
С Карташова сняли удерживающий ремень, который проходил по бедрам и задрали угол одеяла. Он был без нижнего белья и сразу же почувствовал смену температур. Парень с чистыми глазами взял в руки пенис Карташова — пальцы его были холодные, словно только что вынутые из холодильника — Карташов заскрежетал зубами и хотел вывернуть, но фельдшер навалился ему на грудь всей массой. Сергей почувствовал запах недорогого одеколона и недорогих сигарет. Подбородок фельдшера касался щеки Сергея. А в это время ему в мочеиспускательный канал начали засовывать катетер, чтобы затем ввести в мочевой пузырь какую-то заразу. Карташов заорал и послал в пространство все, что знал о матерщине. И каково же его было удивление, когда до его слуха донесся шепот фельдшера: "Я сегодня ночью дежурю, потерпи…"
И эти слова, словно ампула обезболивающего, запущенного в вену, сняла с его живота и паха боль, и ему захотелось расцеловать этого неуклюжего, навалившегося на него медведем фельдшера.
Одинец, видимо, понимая бесполезность сопротивления, стоически выдержал процедуру и лишь под конец сказал: "Запомни, парень, что по тебе плачет камера смертников…" Но тот был невозмутим: собрав инструмент, он направился к дверям. И выходя из бокса, заботливо проговорил: "Это не так страшно, как кажется…" Фельдшер снова стянул их ремнями и, держа «утку» под мышкой, удалился из бокса.
— Ну и падлы, — у Одинца по щеке текла незапланированная струйка. — Эсэсовцы…Ты видел, какие глаза у этого сученка с усиками? Вылитый фюрер, только свастики на лбу не хватает…
Карташову очень хотелось поделиться с Саней о том, что ему сказал фельдшер. Однако, поразмыслив, почему тот говорил шепотом, тоже решил не искушать судьбу, ведь помещение могло прослушиваться…
До поздней ночи не спалось. Одинец рассказал, как он в Крыму однажды чуть не утонул. Был небольшой шторм и он, после ресторана, пошел искупаться. Но когда хотел выйти из воды, не тут-то было. Каждый его выход кончался накатом новой волны и отливом. Он не успевал убежать от догоняющих его волн, которые снова и снова возвращали его в море. Сколько времени он боролся со стихией, он не знал, но когда наконец ему удалось зацепиться за берег, и вылезти на сушу, он обнаружил, что на пальцах у него не осталось ни одного ногтя. Цепляться за жизнь — это всегда больно и не всегда приводит к успеху…
Где-то за стенами слышалась музыка, Саня, наконец, уснувший, во сне стонал и звал кого-то подойти к нему…
В боксе стоял сумрак, к ночи еще больше притушили свет, и Карташов почти пропустил тот момент, когда открылась дверь. Фельдшер двигался бесшумно, он наклонился над Карташовым и, убедившись, что тот не спит, шепотом сказал: "Назови номер Брода…" На грудь Карташова лег мобильный телефон. И когда номер телефона был набран, фельдшер положил трубку на подушку, рядом с ухом Карташова. Накинул ему на голову одеяло.
Секунды казались вечностью. Возможно Брод на ночь отключает свой телефон, а возможно, он вообще не при нем… Тягостные мысли пронеслись в голове у Карташова и потому, когда он услышал знакомый голос Вениамина, у него перехватило дыхание, потерялся дар речи. Вместо внятных слов, в трубку летела какая-то абракадабра…
И первое что он сказал, когда справился с шоком, были слова: "Веня, только не бросай трубку…это Мцыри…Нас с Саней у Блузмана готовят к пересадке, но ты ведь знаешь — я мент и себя в любой ситуации подстраховываю…" "Короче, Мцыри, у меня из-за вас поднялось давление, говори…" "Подробное письмо с описанием всех твоих похождений и твой портрет сразу же пойдут в ФСБ и Центральное телевидение… если, конечно, я в течение трех дней буду считаться без вести пропавшим…" "Что ты хочешь? Блузман взял слишком большую волю…И я не все могу сделать…" "Жить захочешь, сделаешь, а я тебе за это преподнесу подарок в виде Бородавочника, который тебя конторил на Рижском вокзале…" "Ловчишь, Мцыри, этот номер у тебя не пройдет…" "Ты, Веня, дурак, я и Саня его видели в гостях у Гудзя…кстати, твоего непосредственного хозяина…Поэтому поспеши к нам и тебе воздастся сторицей…"
Отключившись, Карташов еще несколько мгновений лежал, не подавая признаков жизни. Его сковало непреодолимое напряжение, появились первые признаки судорог. Он не знал, что начал действовать раствор висмута, вызывающий страшные побочные явления… Одинец оказался более железным: те же самые симптомы анафилактического шока он почувствовал на два часа позже. Его всего скрутило, словно в его тело внедрилась какая-то беспощадная пружина, которая выворачивала все его члены по какой-то адской амплитуде.
На следующий день им делали зондирование желудков с помощью японского электронного «глаза». И уже в который раз брали кровь для клинических исследований. Видимо, заказчик был состоятельный и на этот раз Блузман работал наверняка, стараясь не упустить своего шанса заработать большие деньги.
Однажды, когда они беспомощные лежали в своих кроватях, Одинец завел разговор о своей жизни. Его речь походила на исповедь. В детстве взрослые пацаны заставили его, шестилетнего пацаненка, добивать дворового кота. Кот уже был едва живой и он, взяв его за хвост, стал бить головой об угол дома. Все его подбадривали, а он, не ведающий о страданиях других, выбиваясь из сил, бил и бил все еще живым животным об угол панельного дома. И забил до смерти.
— Я сейчас напоминаю того кота… Завтра кто-нибудь меня достукает и я отброшу лапки…
— Мы должны из этой ямы выбраться, — Карташов не очень верил в свои слова, но хотел подбодрить своего друга по несчастью.
— Это боженька нас наказывает за инвалидов. Это была чистая авантюра.
— То же самое мы можем сказать про себя. Каждый наш шаг в конторе Брода — авантюра и противозаконные действия. Может, Саня, как киты, сами выбросимся на берег? Лишим Блузмана гонорара и удовольствия над нами проделывать свои опыты…
Одинец дернулся связанными руками, демонстрируя полную свою беспомощность.
— Мы не должны, как трупы лежать без движения, — Карташов засучил ногами и стал делать едва заметные движения всем телом. — Надо попытаться выскользнуть из ремней…
— Я всю ночь этим занимался, только кровавые мозоли натер… Какое сегодня число?
— Декабрь… Может десятое, может, двадцатое декабря, за окном я видел снежок.