Прежде чем Эбнер научился обращаться с педалями пианолы и наигрывать нехитрые мелодии, Медора убрала за ненадобностью большинство своих валиков. «Траурный марш на смерть Зигфрида» был слишком сложен для ее гостя, слащавые итальянские мелодии были ему не по душе. В конце концов ограничились тем, что исполняли патриотические гимны и старинные песенки. У Медоры на ферме была неплохая скрипка, она аккомпанировала Эбнеру, и тот от души радовался, наигрывая «Вечерний лагерь» или «Долину лилий». Родители Медоры давно уже позабыли эти песни, но были не прочь тряхнуть стариной.
Последний валик остановился, слегка щелкнув.
— Ну так что же вы думаете о прочитанной главе? — спросил Эбнер, убирая валик. Его вопрос не относился к Медоре, он оглядел всех, приглашая высказаться. Но Медора была рядом, и его взгляд естественно остановился на ней.
— Как вам сказать... — пробормотала Медора.
Несколько недель тому назад Медора просмотрела «Жезл тирана». Дарование Эбнера сказалось с особой силой на страницах, посвященных экономическим проблемам; но сюжет книги в своем развитии выпустил, образно выражаясь, несколько ответвлений, и одно из них протянулось к проблемам семейной жизни и супружеских отношений. Благородство Эбнера, — благородство, начисто лишенное светской утонченности, — сказалось в защите несчастной женщины, обреченной всю жизнь нести цепи супружества с нелюбимым и жестоким человеком. Эбнер ставил вопрос: почему она должна страдать всю жизнь? Разве она не вправе уйти одна или со спутником, не связывая себя притом разными условностями? Разве это не было бы справедливо и разумно? Читая в первый раз эти страницы, Медора только улыбалась и качала головой; но сейчас вопрос показался ей не столь отвлеченным. Она задумалась над такой птичьей беспечностью и сама подивилась, что подобный вопрос мог вызвать в ней интерес.
В новых главах «Возрождения» тема получила несколько иной оттенок. Эбнер, по-видимому, пытался применить к супружеским отношениям модную идею делового товарищества с ограниченной ответственностью. Он развил свой замысел не в виде бесстрастных академических рассуждений, а в конкретных сценах и живой беседе. Никому сразу не пришло бы в голову, что автором движет целомудренное, платоническое расположение к прекрасному полу. Его мысль сводилась вкратце к тому, что супруги окажутся в выигрыше, получив возможность разводиться, и притом без излишних формальностей, как только обнаружат, что не подходят друг к другу.
— Как вам сказать... — нерешительно произнесла Медора.
— А не получится от этого беспорядок и путаница? — спросила мать Медоры, пожилая добродушная женщина, считавшая живопись, которой увлекались ее дети, не слишком серьезным занятием, а литературу — представителя которой она видела в этом чужом человеке — забавой, не заслуживающей внимания. — Подумать только, что сталось бы с вами, дети мои, если бы нам с отцом взбрело в голову развестись...
— Мама! — воскликнула шокированная Медора.
— Ну хорошо, хорошо, — продолжала миссис Джайлс, понемногу спускаясь на землю после своего внезапного взлета, — но вы должны понять, что...
— Мама! — опять воскликнула Медора.
Эбнер поглядывал по сторонам, слегка озадаченный, но готовый отстаивать свою точку зрения.
— Я вполне согласна с миссис Джайлс, — заговорила Клайти. — Выходить замуж, так уж по-настоящему, на всю жизнь; почти все мои подруги для того и выходили замуж. И я считаю, что это самое лучшее.
— Однако... — начал было Эбнер полемическим тоном.
Клайти покачала головой:
— Нет, нет, ничего не выйдет! Вы дали женщинам избирательные права, а они нам не нужны... и то, что вы сейчас предлагаете, нам тоже не по душе. Считайте, что вашу идею отклонили.
Эбнер взглянул на ее дерзкое личико и проникся к ней еще большей неприязнью.
— Неужели и вы полагаете... — обратился он к Бонду.
Тот молча пожал плечами.
Эбнер оглянулся на Медору, но она убирала коробки с валиками и, казалось, была полностью поглощена своим занятием.
— Как бы там ни было, я остаюсь при своем мнении, — вызывающе заявил Эбнер.
Ясная погода задержалась на несколько дней, как бы поджидая воскресенья. И вот воскресенье пришло — светлое, солнечное.
Молодые люди без шляп стояли на крыльце.
— Что это — колокола? — спросил Эбнер, глядя в ту сторону, где была деревня.
Он всегда ходил к обедне, и всякий раз после воскресного завтрака им овладевало смутное волнение.
— Да, у нас слышен звон, когда ветер в нашу сторону, — ответил Стивен.