Наутро «Булавочно-игольный синдикат» лопнул. Через день его примеру последовал «Грайндстоунский национальный банк». Ричард и Робин Морреллы слишком энергично крутили рукоятку, и «Грайндстоун» разлетелся на куски. Такая же участь постигла несколько других банков.
Маленький О’Грейди прыгал от радости. Он изрек проклятие — и возмездие свершилось. Вместе с остальными повержен и этот огромный, неуклюжий нахал, посмевший поднять на него руку. При мысли о том, что все это сделал он — он один! — О’Грейди выпячивал грудь колесом.
Он даже сбегал посмотреть на роковое объявление, прикрепленное к одной из монументальных, отполированных колонн «Грайндстоуна», а затем с видом победителя гордо прошел мимо обанкротившихся банков. Катастрофа произошла благодаря ему, какие бы глупые вымыслы ни строчили газетчики, совершенно не осведомленные о том, что же случилось в действительности. Он был Громовержцем, и только ему повиновались разящие молнии.
Во всем этом О’Грейди печалило только одно: теперь уж ему никогда не придется вылепить профиль Юдокси Пенс.
Юдокси считала, что семейство Макналти опозорило ее, — «от людей такого сорта другого не жди — только дайте им волю».
Помолвка Вирджилии с Диллом затягивалась, и невозможно было сказать, закончится ли все браком. Денежный вопрос по-прежнему оставался неясным. Дилл не был Прочновым, чтобы насильно увести ее, а она не была Пресиозой, чтобы позволить это. Вирджилия не представляла существования вне высшего круга, а совершенный под влиянием минуты поступок двух отщепенцев вряд ли мог служить для нее примером. «Я должна выждать», — сказала Вирджилия. Она бессознательно сравнивала Дэффингдона с Игнасом Прочновым и отдавала себе полный отчет в том, что может подождать, не испытывая неудобства, сожаления или возмущения.
Свадьба Прочнова и Пресиозы состоялась в самый разгар финансового краха. Напротив них в карете заняли места Маленький О’Грейди и Медора Джойс — они сопровождали жениха и невесту на всех этапах брачной церемонии. Пресиоза знала, что мать никогда не простит ее, но надеялась, что дедушка в конце концов умилостивится. Как бы то ни было, она выходила замуж за человека, которого сама выбрала.
В карете Маленький О’Грейди покровительственно похлопал Пресиозу по руке. Разве он не был их добрым гением?
— Какое нам дело, дорогая, до «Булавочно-игольного синдиката» Морреллов? — сказал он. — Разве не они нанесли столько болезненных уколов нашему самолюбию? Какое нам дело до «Грайндстоуна»? Разве не он оставил на душе у нас столько ссадин? Да провались на веки вечные и синдикат и «Грайндстоун»! И пускай, дети мои, дважды подумает тот, кто захочет хоть пальцем прикоснуться к Маленькому Теренсу О’Грейди!
Доктор Гауди и Тыква
Перевод Е. Коротковой
Когда доктор Гауди в конце концов уступил настояниям фирмы «Печатай, Толкай и К°» — молодой фирмы, чья поистине юношеская энергия делала отказ немыслимым, — и согласился урвать от сочинения своих проповедей столько драгоценных часов, сколько было необходимо для того, чтобы состряпать книгу (которую они намерены были получить, которую они должны были получить и которую им впоследствии удалось получить), он, разумеется, сделал это в предвкушении награды куда более возвышенной, нежели тот щедрый чек, который побудил к деятельности его перо. Ибо этой книге (она называлась «Вперед и ввысь») было предназначено принести миру немалую пользу: годы придут и уйдут, но на протяжении нескончаемой вереницы лет молодые люди — а он писал для них — будут возвышать свой голос здесь, там, повсюду, благословляя его имя. Урезывание проповедей ради такого дела было поистине оправданным, более того — оно было похвальным. «Там, где были десятки, появятся тысячи, — говорил почтенный доктор. — Я направлю их стопы на верную стезю, и благодарность многих ревностных борцов будет мне подлинной наградой».
«Вперед и ввысь» была полна избитых истин — истин, которые изрекают и принимают на веру (изрекают по привычке, а принимают на веру из лени), — истин, которые должны быть изрекаемы и приняты на веру (изрекаемы немногими, а приняты на веру большинством), дабы мир существовал и делал свое привычное дело. Пожалуй, единственное новое, что было в книге, — это глава об искусстве.
Доктор Гауди был чрезвычайно силен в вопросах искусства. Рафаэль и Фидий неизменно присутствовали в его проповедях. Истина есть красота, а красота есть истина. Он не уставал призывать свою паству к возвышающим душу воскресным посещениям выставок живописи и скульптуры и полагал, что лучший способ облагородить и усовершенствовать свою натуру — это самому взяться за кисть. Доктор был одним из попечителей Академии художеств; он не пропускал ни одной выставки и тащил за собой всех знакомых, каких только можно было принудить выслушивать его высокопарные рассуждения; и хотя он и не высказывался открыто, но ясно давал понять, что дело духовного возрождения и спасения рода человеческого едва ли требует большего, чем уменья накладывать краски на холст.