Мейна Гладстон прищурилась:
— Откуда вы узнали о передачах по мультилинии?
— Консул рассказал паломникам, что может отправлять сообщения через комлог и мультипередатчик своего корабля. Они разговаривали об этом в Башне Хроноса, как раз перед спуском в долину.
— И как им понравилось откровение Консула? — спросила Гладстон тоном адвоката: наследие тех лет, когда она еще не оставила юриспруденцию ради политики.
— Они давно знают, что среди них есть шпион, — сказал я, убирая карандаш в карман. — Вы сами предупредили об этом каждого.
Гладстон взглянула на своего помощника. Лицо Хента ничего не выражало.
— Раз вы поддерживаете с ними связь, — сказала она, — вам должно быть известно, что мы не получили от них ни единой мультиграммы с тех пор, как они покинули Башню Хроноса и начали спускаться к Гробницам Времени.
Я покачал головой.
— Прошлой ночью сон прервался как раз на том, что они подошли к долине.
Мейна Гладстон встала, прошла к окну, подняла руку, и экран погас.
— Значит, вы не знаете, живы ли они?
— Нет.
— Каково было их положение, когда вы... видели их во сне в последний раз?
Хент не отрывал от меня глаз. Мейна Гладстон смотрела на темный экран, повернувшись спиной к нам обоим.
— Все были живы, — сказал я. — За исключением Хета Мастина, Истинного Гласа Древа.
— Он мертв? — спросил Хент.
— Он исчез из ветровоза в Травяном море двое суток назад — после того, как разведчики Бродяг уничтожили корабль-дерево «Иггдрасиль». Но недавно паломники видели с Башни Хроноса, как человек в мантии шел через пустыню в направлении Гробниц.
— И это был Хет Мастин? — спросила Гладстон.
— Они так предположили, но точно сказать не могли.
— Расскажите об остальных, — попросила секретарь Сената.
Я перевел дух. Из снов я знал, что Гладстон лично знакома по меньшей мере с двумя участниками последнего паломничества к Шрайку. Отец Ламии Брон был ее коллегой по Сенату, а Консул являлся личным представителем Гладстон на тайных переговорах с Бродягами.
— У отца Хойта сильные боли, — сказал я. — Он рассказал остальным историю крестоформа. Консул узнал, что Хойт носит на себе крестоформ... даже два. Отца Дюре и свой собственный.
Гладстон кивнула.
— Значит, он не избавился от паразита-воскресителя?
— Нет.
— И с приближением к логову Шрайка он беспокоит его все сильнее?
— Кажется, так.
— Продолжайте.
— Поэт, Мартин Силен, все это время пьянствовал. Он убежден, что его неоконченная поэма предсказала ход событий и продолжает ими управлять.
— На Гиперионе? — спросила Гладстон, не оборачиваясь.
— Повсюду, — ответил я.
Хент бросил взгляд на секретаря Сената и снова уставился на меня.
— Силен сумасшедший?
Я не опустил глаз, но промолчал. По правде говоря, я и сам не знал.
— Продолжайте, — попросила Гладстон.
— У полковника Кассада навязчивая идея: отыскать женщину по имени Монета и убить Шрайка. Он подозревает, что Шрайк и Монета одно и то же существо.
— Он вооружен? — спросила Гладстон очень тихо.
— Да.
— Продолжайте.
— Сол Вайнтрауб, ученый с Мира Барнарда, надеется войти в Гробницу под названием «Сфинкс», как только...
— Извините, — перебила меня Гладстон. — Его дочь все еще с ним?
— Да.
— И сколько Рахили сейчас?
— Пять дней, по-моему. — Я закрыл глаза, пытаясь припомнить подробности вчерашнего сна. — Да, — повторил я, — пять дней.
— И она все еще растет наоборот?
— Да.
— Продолжайте, господин Северн. Расскажите, пожалуйста, о Ламии Брон и Консуле.
— Ламия Брон выполняет волю своего бывшего клиента... и любовника, — сказал я. — Личность Китса считала, что должна встретиться со Шрайком лицом к лицу. Госпожа Брон намерена сделать это вместо Китса.
— Господин Северн, — начал Ли Хент, — вы говорите о «личности Китса» так, словно она не имеет никакого отношения к вашей собственной...
— Пожалуйста, Ли, потом, — быстро перебила его Мейна Гладстон. Обернувшись, она снова посмотрела мне в глаза. — А как поживает Консул? Он объяснил, что побудило его присоединиться к паломникам?
— Да, — ответил я.
Гладстон и Хент ждали.
— Консул рассказал им о своей бабушке, — сказал я. — Женщине по имени Сири, которая возглавила восстание на Мауи-Обетованной полвека назад. А также о том, что его собственная семья погибла во время битвы за Брешию, и признался в своих тайных встречах с Бродягами.