Она целует его в лоб.
А потом они принимаются наводить порядок — поднимают вещи, сброшенные со столика, возвращают лампы на место, складывают книги и одеваются. Никто из них не произносит больше ни слова, несмотря на то, что оба безумно хотят об этом поговорить.
* * *
Немного позже, незадолго до рассвета, Остин говорит:
— Знаешь... меня кое-что встревожило в этой комнате для кормёжки, там, в тех гаражах под ареной.
Она смотрит на него, усаживаясь обратно на кушетку, совершенно измученная.
— И что же это?
Он глотает воздух.
— Не хочу поднимать мерзкую тему, но это беспокоит меня.
— Что?
Он смотрит на неё.
— Окей... итак... предположим, Губернатор скормил погибшего пилота и девушку из вертолёта тем ходячим. Правильно?
Лилли кивает, не желая задумываться об этом.
— Да. Думаю, так. Увы.
Он закусывает губу.
— Опять-таки, не хочу показаться отвратительным, но я не могу избавиться от ощущения, что там кое-чего не хватало.
— И чего же это?
Он смотрит ей в глаза.
— Голов. Там не было голов. Где были их чёртовы головы?
Глава 10
Брюс Аллан Купер стоит за раздвижной дверью в подвале под ареной, единственная вольфрамовая лампочка над ним освещает узкий коридор. Он пытается выкинуть из головы звуки, доносящиеся из-за двери. Как, чёрт возьми, человек может делать это так долго? Разгневанные крики чернокожей девочки превратились в искажённые сдавленные рыдания.
Брюс стоит со скрещенными на широкой груди руками, каждая шириной с целый дымоход, а его сознание возвращается ко временам до эпидемии, когда они с отцом управляли небольшой заправкой. Он и тогда частенько терял счёт времени в своей Chevrolet Camaro — и вот потерял его снова. Он вспоминает свою бывшую, Шону и как они кувыркались подолгу — воспоминания вызывают у него одновременно радость и тоску. Но это. Это другое.
Он стоит здесь уже так долго, что в ногах начинается судорога, и приходится переминаться с ноги на ногу. Он весит почти девяносто пять килограммов, его мышцы привыкли подолгу держать вес, но всему же есть предел.
Последние минут двадцать Брюс слышит низкое бормотание Губернатора, подстрекающего женщину, дразнящего и изводящего её. Бог знает, что он делает с ней сейчас.
Обрушивается мёртвая тишина.
Брюс прикладывает ухо к двери: Что, чёрт возьми, он с ней делает?
* * *
В тёмной камере предварительного заключения, Губернатор возвышается над безвольным телом женщины, застёгивая молнию на брюках. Верёвки на кровоточащих запястьях женщины – единственное, что держит её истерзанное тело над полом. Её затруднённое дыхание нарушает тишину, африканские косички налипли на избитое лицо. Смесь слёз, соплей и крови стекает на её распухшие губы.
Стараясь отдышаться, чувствуя себя удовлетворённым и истощённым, покраснев от напряжения, Губернатор смотрит на неё сверху вниз. Его руки болят, кожа на костяшках пальцев содрана, его удары часто попадали на ее зубы. Он наловчился душить ее до состояния почти полной отключки, всегда в последний момент приводя ее в чувство пощечиной или ударом в пах. Он старался держаться подальше от её рта, но с удовольствием уделял особое внимание другим отверстиям, движимый решительностью, яростью и жестокостью.
— Ладно... Должен признать, — он спокойно обращается к ней, — я немного увлёкся.
Она тяжело дышит, шмыгает носом, на тонкой ниточке находясь в сознании. Она не может поднять голову, но очевидно, что хочет сделать это. Она очень хочет что-то сказать ему. Пол под ней забрызган жидкостями и кровью, её длинные косы беспорядочно свисают. Её эластичная майка разорвана на груди. Нижняя часть её тела обнажена, ноги раздвинуты верёвками. Кожа карамельного цвета, испещрённая тёмными рубцами и ссадинами, блестит от пота.
Губернатор смотрит на неё.
— Но я не жалею. Я наслаждался каждой минутой. А ты? — Он ждёт ответа. Она задыхается, пытается удержать приступ рвоты и выпускает искажённое сочетание кашля, рыдания, и стона. Он улыбается. — Нет? Так я и думал.
Он подходит к двери и стучит в неё. Затем откидывает свои длинные волосы назад.
— Мы закончили! — обращается он к Брюсу. — Выпусти меня!
Дверь со скрипом открывается, впуская в камеру режущий глаз свет.
Брюс стоит там, молчаливо и стоически как Индийский владелец табачной лавки. Губернатор даже не смотрит на него. Возвращаясь к женщине на полу, Губернатор склоняет голову и долго рассматривает её. Она упряма и вынослива, в этом нет никаких сомнений. Брюс был прав. Эта сука ни слова не скажет. Но сейчас… Сейчас нечто вызывает у Губернатора неожиданно приятную дрожь по всему телу. Ему приходится внимательно всмотреться, чтобы разглядеть это нечто сквозь её волосы, скрывающие черты лица, но звук, что она издаёт, очевиден. Теперь он видит — и ухмыляется.
Она плачет.
Губернатор упивается этим.
— Ну же, поплачь, сладкая. Тебе надо выплакаться. Ты заслужила. Тебе нечего стыдиться. Поплачь как следует. — он поворачивается, чтобы уйти.
И тут же останавливается, когда слышит что-то ещё. Он поворачивается к ней лицом, и снова поднимает голову. На мгновение ему кажется, что она что-то говорит. Он внимательно прислушивается, и ему удаётся разобрать слова, произнесённые в агонии.
— Я… не… по себе… плачу. — Говорит она в пол, её голова тяжело свесилась от боли. Она с хрипом втягивает воздух, чтобы с трудом произнести: — По… тебе…
Он удивлённо смотрит на неё.
Она поднимает голову достаточно, чтобы посмотреть ему в глаза сквозь завесу мокрых косичек. Её смуглое лицо испачкано слизью и кровью, слёзы катятся по опухшим щекам, она пронзает его взглядом. И вся боль, всё отчаяние, тоска, лишение и безнадежность этого жестокого, поглощённого чумой мира, отражается ее глпзах на мгновение, но только на мгновение, а затем её точёное израненное лицо приобретает выражение отчуждённости, ярости и ненависти… и то, что остаётся — лишь маска хладнокровного убийцы.
— Я думаю о том, что собираюсь сделать с тобой, — говорит она спокойно, почти невозмутимо, — и это заставляет меня плакать. Оно пугает меня.
Губернатор улыбается.
— Как мило. Отдохни. По крайней мере, сколько сможешь. Скоро придёт парень вымыть тебя, может быть, наложит бинты. Может, и сам немного развлечется. Но в целом он подготовит тебя к моему возвращению. — Он подмигивает ей. — Надеюсь, ты будешь ждать с нетерпением. — он поворачивается и бросает через плечо: — Увидимся.
Он уходит.
Металлическая дверь с глухим стуком опускается.
* * *
Солнце встает, Губернатор направляется в свою квартиру.
Воздух пахнет свежестью, плодородной землёй и клевером, мрачная атмосфера подземелья тает под золотистыми лучами утреннего солнца и весенним бризом. По пути Губернатор выбрасывает из головы события прошлой ночи, и надевает личину великодушного лидера. Он замечает нескольких рано поднявшихся горожан, и по-соседски машет им рукой, сыпля пожеланиями доброго утра с весёлой улыбкой городского констебля.
Он вышагивает в привычной пружинистой манере, в полной мере чувствуя себя хозяином своей маленькой вотчины, глубоко запрятав мысли о женском подчинении и о сдерживании чужаков. Воздух наполняет шум двигателей грузовиков и вбиваемых в древесину гвоздей — Мартинес и его бригада уже приступили к строительству новой части стены.
На пути к своему дому, Губернатор сталкивается с женщиной и двумя её детьми — мальчишки бегут наперегонки через улицу.
Губернатор посмеивается над детьми, уступая им дорогу.
— Доброе утро, — кивает он матери.
Занятая своим выводком, женщина — почтенная дама из Огасты — кричит на мальчиков.
— Дети, пожалуйста! Я же просила не бегать! — она поворачивается к Филиппу и отвечает ему со скромной улыбкой. — Доброе утро, Губернатор.
Мужчина идёт дальше и встречает Боба, сгорбившегося на тротуаре в двух шагах от лестницы.