Гейб стоит перед последней дверью слева. Он выуживает из металлической бочки и бросает через разбитое окно что-то мокрое. Губернатор молча приближается и останавливается перед одним из окон.
— Хорошо поработали сегодня, парни.
— Спасибо, босс.
Гейб дотягивается до бочки и вытаскивает очередной поблёскивающий кровью кусок тела — человеческую ногу, рвано отрезанную в районе лодыжки. Он небрежно бросает её через зубчатый проём.
Филипп заглядывает через окровавленное стекло в отделанную плиткой камеру. Он видит кишащую толпу нежити — немногочисленную вакханалию мертвенно-бледных лиц и почерневших ртов. Два десятка выживших со дня нападения ходячих уплетают на кафельном полу человеческие останки, будто стадо диких свиней, борющихся за трюфели. Он долго наблюдает за процессом, увлечённый и зачарованный зрелищем.
Наконец, Филипп отрывает взгляд от творящейся за окном мерзости и кивает в сторону бочки, полной свежих останков.
— Кто на этот раз?
Гейб поднимает взгляд. Его потрёпанная чёрная водолазка порвана на груди и вытянута на животе из-за бронежилета, а подмышки окрасились от пота. На нём резиновые хирургические перчатки, запачканные свежей кровью.
— В смысле?
— Парень, которого ты туда швыряешь, кто он?
Гейб кивает.
— А... это один старик, жил рядом с почтовым отделением.
— Надеюсь, он умер естественной смертью?
— Ага, — Гейб кивает и бросает ещё один кусок через окно. — Вечером у бедняги случился приступ астмы. Кто-то сказал, что у него была эмфизема.
Губернатор вздыхает.
— Он теперь в лучшем мире. Дай-ка мне ту часть руки от локтя. И что-нибудь из небольших органов... почку или сердце.
Гейб останавливается. Жуткий влажный звук безумного пиршества эхом разносится по коридору. Гейб бросает на Губернатора странный взгляд — смесь сочувствия, привязанности, и может быть, даже долга. Сейчас он похож на бойскаута, помогающего своему лидеру.
— Вот что, — говорит Гейб, его хриплый голос смягчается. — Почему бы тебе не пойти домой, а я принесу их тебе.
Губернатор смотрит на него.
— Зачем?
Гейб пожимает плечами.
— Если люди заметят меня со свёртком, они даже не обратят внимания. Если заметят тебя, то непременно захотят помочь… возможно спросят, что там внутри, и зачем тебе это.
Филипп мгновение смотрит на своего собеседника.
— Верно подмечено.
— Вряд ли они хорошо воспримут это.
Филипп удовлетворенно кивает.
— Ну ладно. Сделаем по-твоему. Я буду у себя до завтрашнего утра. Заходи с чёрного хода.
— Понял.
Губернатор разворачивается, готовый уже уйти, но вдруг задерживается. Он поворачивается к Гейбу и улыбается.
— Гейб, спасибо. Ты хороший человек. Лучший из всех моих людей.
Толстошеий мужчина ухмыляется. Он получил свой бойскаутский значок.
— Спасибо, босс.
Филипп Блейк поворачивается и направляется к лестнице, его походка неуловимо меняется, шаг неявно, но очевидно становится легче.
* * *
За губернаторскую резиденцию в Вудберри трёхспальная квартира, расположенная на верхнем этаже большого жилого дома в конце главной улицы. Особняк основательно укреплён, входная дверь круглосуточно охраняется пулемётчиками на другом конце улицы, здание отделано красиво уложенным жёлтый кирпичом, чистым от граффити или грязи.
Этим же вечером счастливо насвистывая, Филипп Блейк заходит в фойе и проходит мимо большого металлического почтового ящика, в котором не оставляли почту вот уже двадцать четыре месяца. Он поднимается по лестнице, перескакивая через две ступеньки за раз, чувствуя себя неподдельно счастливым и полным любви к своим собратьям, к этому маленькому городку, к своей большой семье и своему месту в этом новом мире. В конце коридора второго этажа он останавливается перед дверью, достает ключ и проходит внутрь.
Это место никогда не попало бы на страницы архитектурного журнала. Комнаты по большей части скудно обустроены, на полах ковры, здесь и там в окружении коробок стоят несколько кресел. Но в доме чисто и все вещи лежат на своих местах — отражение организованного, упорядоченного образа мышления Филиппа Блейка.
— Папочка дома, — объявляет он бодро, когда входит в гостиную. — Прости, что так поздно, солнышко... день выдался напряжённым, — Он отстёгивает свой пистолет, скидывает жилетку, и кладёт ключи и оружие на буфет у двери.
Маленькая девочка в выцветшем передничке стоит к нему спиной на другом конце комнаты. Она тихонько бьётся о большое панорамное окно, напоминая золотую рыбку, навязчиво пытающуюся сбежать из своего аквариума.
— Как поживает моя маленькая принцесса? — говорит он, подходя к ребёнку. В мимолетном приливе блаженства нормальной жизни, Филипп становится на колени позади неё и протягивает руки, будто в ожидании объятий. — Да брось, куколка... это твой папа. Не бойся.
То, что когда-то было маленькой девочкой, вдруг поворачивается к нему, натягивая цепь своего железного ошейника. Она испускает гортанный рык, скрежеща на него своими гнилыми зубами. Её лицо — когда-то прекрасный голубоглазый херувим — теперь имеет мертвенно бледный цвет кожи. Её пустые глаза подобны молочно-белому мрамору.
Радость покидает Филиппа Блейка, он оседает на пол. Он сидит скрестив ноги на ковре перед ней, вне её досягаемости. «Она не узнаёт меня», — проносится в его голове. Его разум закипает, его мрачные мысли возвращаются все к одному и тому же привычному вопросу: «Какого хуя она меня не узнаёт?!»
Филипп Блейк верит, что нежить способна учиться, что они по-прежнему способны обращаться к закрытым уголкам своей памяти и прошлого. У него нет научных доказательств этой теории, но он должен верить. Должен.
— Всё в порядке, Пенни, это всего лишь твой папочка, — он протягивает ей руку, как будто она могла бы взяться за неё. — Дай мне руку, золотко. Ты помнишь? Помнишь, как мы, держась за руки, совершали долгие прогулки до озера Райс?
Она неуклюже хватается за его руку и пытается притянуть её ко рту, её крошечные заострённые зубки клацают в воздухе.
Он отдёргивает руку.
— Пенни, нет! — Он снова мягко берёт её за руку, но она опять пытается её укусить. — Пенни, прекрати! — Он изо всех сил пытается контролировать свой гнев. — Не делай этого. Это же я... твой папа... ты не узнаёшь меня?
Она хватает его за руку, её почерневший разлагающийся рот смыкается в воздухе, испуская зловонное дыхание в водянистом рыке.
Филипп отстраняется. Он встаёт, он расстроено пробегает руками по волосам, его желудок болезненно сжимается.
— Постарайся вспомнить, милая — он умоляет её сдавленным дрожащим голосом. — Ты можешь сделать это. Я знаю, ты можешь. Постарайся вспомнить меня.
То, что осталось от маленькой девочки натягивает свою цепь, её рот непроизвольно сжимается. Она поднимает свою гниющую головку на него — её безжизненные глаза не выражают ничего кроме голода, и, возможно, следов замешательства, подобного замешательству лунатика, увидевшего нечто не от мира сего.
— Чёрт возьми, девочка, ты же знаешь, кто я! — Филипп сжимает кулаки, возвышаясь над ней. — Посмотри на меня! Я — твой отец! Неужели ты не видишь?! Я твой папа, чёрт возьми! Посмотри на меня!
Мёртвый ребёнок рычит. Филипп издает гневный рёв, инстинктивно поднимая руку, чтобы дать ей пощёчину, когда неожиданно стук в дверь обрывает его помутнение. Филипп моргает, его правая рука всё ещё занесена для удара.
Кто-то стучится в заднюю дверь. Он смотрит через плечо. Звук доносится с кухни, где задняя застеклённая дверь выходит на обветшалую террасу с видом на узкий переулок.
Со вздохом Филипп сжимает и разжимает руки, подавляя в себе ярость. Он отворачивается от ребёнка, и медленно и глубоко дышит на пути к заднему ходу. Он дёргает за ручку и открывает дверь.