Титу скрутили руки. Сопротивляться было бесполезно. С отчаянием подумал он о Никии, о недоконченной работе и совершенно спокойно с виду пошел связанный и окруженный солдатами вслед за центурионом.
Шли довольно долго. Солдаты наконец начали роптать. Все громче раздавались требования покончить с Титом тут же на месте: вино в кабачке стынет, жаркое едят уже другие.
— Куда тебя несет, Фуфий? Приколем марианца, и назад — колбаса не ждет!
Фуфий обернулся. Его широкое, тупое лицо с глазами-щелками так не вязалось с невозмутимо-важным видом, который он старался придать себе, что Тит при всем трагизме своего положения не смог удержаться от улыбки.
— Я должен отвести проскрибированного к Катилине. Это слишком важный преступник: пусть суд над ним держит сам трибун.
Конвой примолк, а у Тита мурашки пошли по телу: что такое суд у Каталины, знали все. Рассказам о его зверствах не было конца. Совсем недавно он жестоко истерзал Марка Гратидиана[75], которого так любил народ за его ласковость и щедрость. А вся вина Марка была в том, что он был близким человеком Марию. И Титу он прикажет отсекать, как Марку, по частям, кусок за куском, руки и ноги, а затем отрубит у полумертвого голову и швырнет ее к ногам Суллы. Он, конечно, не «правая рука Мария», по, пожалуй, хуже: один из вождей восстания, его имя выгравировано на перстне, который он, выбежав второпях из дому, забыл снять, как это обычно делал. Теперь уже поздно прятаться, да и не к лицу, и с видом полного бесстрастия Тит переступил порог дома, где жил Каталина.
Какие неожиданности иногда случаются с человеком
Тита ввели в атрий — огромную, почти пустую комнату. Посредине стоял картибул — мраморный стол старинного образца, круглый, на одной ножке; в имплювии[76] бил фонтан, и сбоку от фонтана стояла прекрасная статуя молодого сатира, глядевшего на вошедших с прелестной ласковой улыбкой. Тит воспринял эту улыбку как последний привет на земле и сам улыбнулся в ответ. Как хорошо, что на земле есть прекрасное и никакая низость, никакие преступления убить его не могут!
Катилина вышел откуда-то из внутренних покоев. Он был высок и статен, сложен крепко и ладно и удивительно красив лицом, но разнузданная жизнь, пороки и преступления наложили на это лицо печать, которую так же нельзя было смыть, как клеймо, выжженное на лбу беглого раба. Он был словно овеян какой-то неутихающей тревогой. «Кого он мне напоминает?» — подумал Тит. Пока Фуфий докладывал обо всех преступлениях Тита и о своих заслугах в деле его поимки, лицо Катилины судорожно подергивалось; только раз поднял он глаза на Тита — глаза были тусклые и сонные. Резким движением, словно отбрасывая какое-то гнусное насекомое, он отослал центуриона, поманил пальцем раба, стоявшего у входа в таблин, и хрипло, еле слышно прошептал:
— Никого не пускай!.. Иди за мной, — бросил он Титу чуть погромче, голосом сиплым и надорванным.
Тит молча пошел вслед за ним.
Катилина привел арестованного в самый дальний конец дома, в перистиль, и знаком пригласил его сесть на мраморную скамью, покрытую тигровой шкурой. Вода, струившаяся из пасти льва, с тихим плеском скатывалась по широким мраморным ступеням в водоем; нежный аромат роз смешивался с чистым запахом земли, поднимавшимся от только что вскопанных цветочных гряд. Перед скамьей на маленьком изящном столике стояли кувшин и две чаши; одна из них показалась Титу странно знакомой. «Где я ее видел?» Катилина налил в них вино и протянул чашу Титу:
— Выпьем, мой гость, за здоровье друг друга.
Тит едва не задохнулся от бешенства: «Издевается, негодяй!» И, отодвинув вино и глядя в упор на Катилину, вложив в свои слова весь гнев и презрение, накопившиеся у него в сердце, он медленно и раздельно произнес:
— За здоровье палачей не пьют, пьют за их погибель!
Катилина не шевельнулся. Глаза его, теперь уже не тусклые и не сонные, неотрывно глядели на Тита. Он вдруг улыбнулся, и улыбка была такой печальной и горькой…
— Ну что ж, Тит Фисаний, выпей за мою погибель… и я за нее выпью. Я часто думаю, что желаннее смерти ничего нет… Что ты смотришь на меня во все глаза? Ты забыл меня? Погоди, я тебе кое-что напомню.
Катилина встал, скрылся в какой-то из комнат, выходивших в портик перистиля, и быстро вернулся с небольшим ящичком из слоновой кости. Он медленно открыл его, вынул оттуда какой-то предмет, бережно развернул полотно, в которое тот был завернут, и положил перед Титом искусно вырезанную из дерева собачку, у которой были обломаны хвост и одно ухо.
75
Марк Гратидиа́н — племянник Мария (он был усыновлен его братом), зверски убитый Катилиной.
76
Имплю́вий — см. Дом. Дом. — Римский дом состоял из следующих комнат. Через небольшую переднюю входили в главную и самую большую комнату — атрий. В крыше атрия был устроен большой проем — комплювий, через который дождевая вода лилась в бассейн — имплювий. В середине имплювия часто бил фонтан. За атрием находился таблин, кабинет хозяина, в котором он держал бумаги и книги и где принимал людей, пришедших к нему по делам. По сторонам таблина находились триклинии — столовые, где вокруг стола было поставлено обычно три ложа: римляне обедали не сидя, а лежа. Дверь из таблина вела в перистиль — сад и цветник, окруженный крытой колоннадой. В окна вставляли слюду, в непогоду закрывали ставнями.