Сейчас Павел был очень расстроен. Стадо его тихо лежало под вязами, и вдруг его охватила паника. Ему удалось завернуть овец обратно, но троих он не досчитался — как раз тех, которыми Критогнат особенно дорожил: это были первые полученные им метисы.
— Помоги, Никий! Если мы их до вечера не найдем, пропали овцы. Критогнат будет так огорчен! Лучше б меня волки съели!
— Лучше беги к Аристею и скажи, чтоб загоняли овец и шли искать… Вот нет Критогната! Он с раннего утра уехал на какое-то пастбище: там начали дохнуть овцы. Ну, бегите! Возьмите на дорогу хлеба и сыру. Доброй удачи, дети!
— Где мне искать Аристея? — чуть не плача, воскликнул Павел. — Все, как назло, сегодня на самых дальних участках, а уже далеко за полдень!
— Хорошо! Я сяду на осла и сама поеду к Аристею. Серый меня слушается и побежит проворно. Ступайте!
Павел и Никий во весь дух добежали до того места, откуда стадо повернуло обратно. Тут как раз начинался не очень большой, но густой лес; пастухи всегда держались подальше от него: чаща служила надежным убежищем всякому зверью. Овцы, возможно, забрели сюда; лес, во всяком случае, надо было обшарить. Павел со своими собаками пошел направо, Никий взял налево.
Мальчик шел, бесшумно ступая по сухой теплой земле и напряженно вслушиваясь, не раздастся ли где-нибудь звяканье колокольчика. Несколько раз он останавливался, ловя с замирающим сердцем доносящиеся откуда-то звуки. Нет, это не блеяние и не колокольчик. И вдруг его как пригвоздило к месту. На этот раз сомнений не было: откуда-то глухо, издали, донесся чистый, легкий звон маленьких медных бубенцов. Никий прислушивался не дыша… Ничего не слышно… Опять звякнуло, и тонкий слух мальчика безошибочно определил, что звук идет откуда-то снизу. Он прижался ухом к земле — звон раздался явственнее; овцы, конечно, были в овраге, на краю которого Никий стоял.
Овраг шел книзу крутым, почти отвесным обрывом, но склоны его густо заросли деревьями и кустами; спуститься мальчику, привыкшему лазить и по деревьям и по скалам, было не так уж трудно. Держась за ветки и стараясь как можно меньше шуметь, Никий стал сползать вниз. «Как я подниму отсюда овец? Надо будет трубить изо всех сил: прибегут и собаки, и Павел да и Аристей… Но как они сюда попали? Покалечились, верно… Хоть бы не насмерть!»
Солнце уже сильно склонялось к западу, и на дне оврага было совсем темно. Никий беспомощно оглядывался по сторонам. Все было тихо, совершенно тихо. Мальчик почувствовал, как его охватывает страх. Что-то яркое блеснуло справа. «Волки!» У Никия захолонуло сердце. В один миг оказался он на высокой ветке клена, под которым стоял. Блеск не потухал, и бубенцы звякнули снова. «Овцы здесь… Со мной нож и угли с огнем в горшке, отобьюсь… Слабые, маленькие», — вспомнил он Аристея и соскользнул вниз.
Волчьи глаза продолжали сверкать все на том же месте, и Никий вскоре разобрал, что это мерцает и светит небольшой огонек, а волков нет и в помине. Он осторожно стал подбираться к огоньку. Дрожащий свет пробивался сквозь густые плети дикого винограда, плюща и хмеля, завесившие вход в небольшую пещерку. В пещерке был разложен костер, и перед ним лицом ко входу сидел человек и подкладывал в огонь мелкие сучья. Пламя ярко осветило его, и Никий увидел перед собой того самого одноглазого человека, у которого он переночевал на пути из Рима. В углу пещерки, похрупывая травой, стояли три знакомые овечки. Никий раздвинул зеленую стону и вошел.
Одноглазый был уже на ногах, и Никий увидел, как в языках взметнувшегося пламени сверкнул меч. Одноглазый тоже сразу узнал мальчика; меч с резким стуком упал в ножны. Одноглазый взглянул на Никия недоуменно, но приветливо: