Критогнат схватил его за руку и взял доску. Рисунок был неправильный; видно было, что эти линии проведены рукой, еще неумелой. И все-таки с этой измазанной доски глядело на Критогната то, чего так жадно искал сам мальчик и что хотела увидеть Евфимия: душа Аристея. Чутьем любящего сердца старик сразу понял, что нужно этому заплаканному, замурзанному мальчику, без чего вся жизнь его станет голой, бесцветной пустыней.
— Ты будешь художником, Никий! Ты должен им стать. И никогда не забывай, как ты плакал над своим первым рисунком. Когда первая лошадь, которую я лечил, погибла, я плакал, как ты сейчас, и решал, что никогда больше и глядеть на лошадей не буду. Разве я хорошо сделал бы, бросив все? Я никогда не забывал эту лошадь и как я над ней плакал. И учился, учился… Тебе надо учиться! Потерпи год. У меня есть деньги; я начал сберегать их, чтобы выкупить наших пастухов. Мы их и выкупим; пусть устраиваются жить вольными людьми. А мы с тобой, с Аристеем и Евфимией двинемся вместе. В Афинах бы тебе поучиться, хоть Сулла там столько и напакостил… Подожди, Никий, всего ведь год. Даже меньше. Отправлю-ка я тебя пока что в Помпеи, к художнику Онисиму. Его хорошо знает Мерула; поговорю с ним.
Письмо Муррия
Надвигалась осень, и Критогнат начинал уже готовиться к переходу с летних пастбищ на зимние. Евфимия собирала припасы в дорогу. В Реате, ближайшем городке, была продана значительная часть старых овец и составлены новые стада из подросших ягнят; налажены старые телеги и куплено несколько новых, чтобы подвозить ягнят, уставших с непривычки в дороге. Евфимия на этот раз не оставалась зимовать в своей хижине, а вместе с пастухами отправлялась в Апулию. Критогнат, присмотрев за устройством на новом месте, должен был ехать в Рим, к патрону, с деньгами и отчетом, а по дороге завезти Никия к Онисиму, с которым Критогнат уже обменялся письмами. Недели через две собирались тронуться в путь, когда внезапно заболел Думнак, которого Критогнат считал лучшим пастухом после Аристея. Третий день метался он в жару и бреду; лекарства, которые давал Критогнат, не помогали. Он и Евфимия поочередно сменялись у больного, и Критогнат очень тревожился, чувствуя себя бессильным.
Как раз в это время и явился от Муррия гонец с письмом. Никий побежал в валетудинарий, Критогнат досадливо поморщился:
— Неужели немедленно ехать в Рим? Что он там еще затеял?
Гонцу предстояла дальняя дорога — Муррий посылал его в Эпир[100], — и, наскоро перекусив, раб отправился дальше, пообещав Никию, вертевшемуся тут же, расспросить у всех живописцев, которые ему встретятся, где лучше учиться рисованию и как писать красками.
Критогнат присел у очага, сломал печать, разрезал шнурки, которыми были обвиты дощечки, и начал читать:
«Марк Муррий Муррию Критогнату привет. Если ты здоров, хорошо; я здоров. Дела компании требуют от меня всего моего времени; я решил посвятить им себя целиком, ибо и великие философы древности осуждали многоделание. (Критогнат ухмыльнулся.) Поэтому я решил продать всех овец. Вслед за этим письмом прибудут новые пастухи. Прошу тебя отправиться вместе с ними в Апулию; туда же прибудет и новый хозяин стада, Секст Павон. От него ты получишь деньги за овец и прибудешь ко мне в Рим. Моих пастухов озаботься хорошенько заковать и немедленно отправить в Рим под конвоем солдат, которые будут в ваших местах по делам служебным. Представляется удобный случай выгодно продать этих молодцов в гладиаторскую школу, особенно Аристея. Женщину-калеку продай за любую цену; постарайся все же взять подороже. Если покупателя не найдется, оставь ее на месте. Павла отправь домой; за харчи на дорогу вычти из жалованья. Будь здоров.
Твой патрон Марк Муррий».
Критогнат медленным движением разломал дощечки, швырнул их на пол и растоптал. Никий со страхом глядел на него: такое лицо он видел у Критогната только раз — когда он топтал змею, ужалившую щенка, безмятежно развалившегося на весеннем солнышке. У мальчика захватило дух: надвигалась какая-то страшная, неотвратимая беда.
— Мальчик, — обратился Критогнат к Никита голосом совершенно спокойным, но от этого спокойствия Никита стало еще страшнее, — протруби-ка сбор людям без овец. (Было две мелодии: одной сзывали стада с пастухами вместе, другой — одних пастухов.) Поймай жеребца и скачи во весь дух к Меруле: скажи, Критогнат зовет на помощь.
Никий стрелой вылетел за порог, звонко протрубил раз, другой и третий. Со всех сторон ему откликнулись рожки, повторявшие его сигнал. Те, кто был поближе, уже бежали к хижине, а с холмов осторожно спускалось к лужайке двое людей, несших на плаще человека; за ними своей прихрамывающей, стремительной походкой шли Мерула и еще один человек, с изуродованным лицом. Никий иногда встречал его в пещерке Мерулы. Его звали Мус, и он был товарищем Мерулы. Никий кинулся к ним, едва не налетев на несших больного.