— Единственная хорошая для — тебя новость, Тит, — это, что мальчик жив, на свободе и прожил эти годы с хорошим, прекрасным человеком. Они о мальчике все знают… и молчат и будут молчать! Как эту стену прошибить? Уж если мне не верят… — Анфим махнул рукой; его отчаяние было искренним и глубоким.
— Вот так дела! — вздохнул Никомед. — Я думаю так: если они молчат, потому что связывают нас с Катилиной, то остается действовать через Катилину. У него есть люди, которым и в харчевнях доверяют. Отправляйся в Рим, Прокул… да что мы играем в прятки: мы же все знаем твое настоящее имя — три года ты живешь с нами. Мы народ легковесный, — Никомед с горечью повторил слова харчевника, — а никто из нас тебя не выдал и никогда не выдаст. Проскрипции кончились, о тебе все забыли. Ступай прямо к Луцию. Пусть он порасспросит Муррия сам. Ну, а кое-кого другого — через других.
Старый учитель
Никий подходил к Казину совершенно измученный. Погода стояла холодная и сырая. Его крепкие, солдатского образца сандалии изорвались в клочки, и мальчик не выбросил их только потому, что их сшил ему когда-то Аристей. Он решил идти к Казину прямиком, а не большой дорогой, но запутался в сети мелких дорожек и тропинок, извивавшихся по холмам и между холмами, и совершенно выбился из сил. По его расчетам, он давно должен был выйти на большую дорогу, но уже вечерело, сбитые ноги болели и ныли, и мальчик решил провести ночь в густом орешнике на скате холма. Выбрав место посуше, он собирался уже улечься и кое-как проспать до рассвета и вдруг увидел отблеск костра и услышал громкий, веселый говор. У подошвы холма разводила жаркий костер крестьянская артель, работавшая в масличных садах под Казином на съемке урожая. По одежде, по лицам, по разговору мальчик безошибочно узнал крестьян и стал спускаться к ним, изо всех сил стараясь не показать, что идти ему больно и трудно.
Никто не обернулся на его шаги, но, когда он оказался в полосе света, один из сидевших быстро встал и пошел навстречу, радостно протягивая Никию обе руки:
— Здравствуй, мальчик Критогната! Рады тебя видеть!
Никий узнал того самого юношу, что месяц назад так стремительно расправился с человеком, который хотел объявить его беглым рабом.
— Место мальчику Критогната! — весело крикнул пожилой человек, глава артели. — Мяса, хлеба и чесноку! И чашу вина… и поближе к костру. Парень подзамерз!.. А где же твоя собака? Все знают, что ты идешь с собакой.
Никий распахнул плащ; Келтил спал у него на руках.
— Он очень утомился и промок, — смущенно объяснил мальчик, боясь, что его засмеют.
Но все только дружелюбно усмехнулись, а старик наставительно заметил:
— Верный друг собаке будет верен и человеку… Садись, дорогой гость! Дайте поесть и собаке. А что у тебя с ногами? Да они же стерты до крови! Нет, брат, так не пойдет. Сейчас я их тебе перевяжу, ты с нами переночуешь, а завтра я свезу тебя на нашем осле в Казин, к школьному учителю. Передохнешь у него, пока ноги не подживут. Он хороший человек.
Учитель Квинт Бетула был действительно хорошим человеком. Вдовый старик, потерявший обоих сыновей, одного — под Верцеллами («Может быть, он был с Титом!»), другого — в Союзнической войне, он жил одиноко, учил грамоте ребят и кое-как перебивался на горьком учительском хлебе. Он встретил Никия со всем радушием и лаской, а когда артельщик представил ему гостя как «мальчика Критогната», радушие учителя удвоилось.
— Поживи, поживи у меня, дорогой! — твердил он. — Бедно у меня, ничего не скажешь, но сыт ты будешь. Вот сегодня нежданно-негаданно нашел во дворе миску с похлебкой. Я ее тебе сейчас разогрею. И отдохнешь у меня. И твоя собачка отдохнет, — добавил старик, опасливо косясь на «собачку», в которой все дорожные передряги не смогли убить буйный задор и драчливость. — Какой он у тебя острозубый! Калидонский вепрь[113], да и только!
Бетула был совсем не похож ни на дедушку, ни на Критогната: в нем не было ни их силы, ни их бодрости. Он сторонился людей и жил в своем мире печали, воспоминаний и хороших, добрых мыслей, но мира этого не открывал никому, справедливо опасаясь, что в лучшем случае его осмеют, а скорее всего начнут коситься, перешептываться — и его скудного заработка от этого не прибудет. Спорить ему не хотелось, защищаться он не умел. Никию все время было его жаль, и он старался как мог помочь старику и облегчить ему жизнь: убирал его убогое жилье, наводил порядок в комнатке, где Бетула обучал грамоте с десяток сорванцов, рубил чурки для жаровни и очага и готовил скромный обед (Евфимия часто поддразнивала Никия, говоря, что ему прямая дорога в повара).
113
Калидо́нский вепрь. — Существовал миф об огромном диком кабане, который был послан разгневанной Артемидой (греческая богиня охоты) в Калидон (область в Средней Греции), чтобы совершенно его опустошить.