— Ах, мальчик, как бы я хотел, чтобы ты остался у меня! Да ты хочешь стать художником. Конечно, конечно! Да хранят тебя боги от учительской кафедры! Детвора у меня милая. («Милая детвора» только что не ходила на голове и не ездила верхом на своем учителе.) Они, правда, шалуны, надо бы их пороть… и все порют, а я не могу, никак не могу. Да и несправедливо: когда же и пошалить, как не ребенком! Кое-чему они выучиваются… иногда я, правда, думаю, что твой Келтил толковее их всех. Двое, пожалуй, поумнее.
— Умнее Келтила никого нет.
— Нет? Ну, тогда они умны, как Келтил. А вот уж с кем горе, так это с их родителями! Знаешь, почти у всех отцы отставные центурионы. У них дома каждый день не свинина, так баранина… Как бы мне хотелось подкормить тебя, мальчик!.. Вчерашнего хлеба в рот не возьмут, не то что мы с тобой! От чеснока нос воротят: мужичье кушанье. Мальчишка идет в школу — туника как снег! К вечеру он ее, паршивец, так отделает, что не разберешь, кто перед тобой: человек или печной котелок! А за ним идет раб с его сумкой, и туника на нем вся в дырках… И ждет он мальчишку на ветру, на холоду… А ведь он тоже человек! И мне заплатить гроши, чистые гроши, вовремя — так нет! Ждешь, ждешь… Иногда так ничего и не дождешься. Я уж махнул рукой: легче мне поголодать, чем с ними разговаривать. А кстати: мне ведь еще никто и асса не принес, а у нас второй день бобы со свининой.
— Я же сказал тебе, отец, что я нашел деньги.
— Нашел? Я думал, ты посмеялся! Где ты их нашел?
— Под очагом. Там такое углубление и заложено кирпичом.
— Кирпичом? Чьи ж это деньги? Мне нечего было прятать. Никогда и ничего. Знаешь, это, наверно, осталось от прежнего владельца, у которого мой дед купил этот домик. Надо вернуть. (Никий не в шутку струхнул.) Впрочем… в голове у меня одни дырки! Он ведь давно умер, и все семейство его перемерло. Возвращать некому. Возьми эти деньги себе, обязательно возьми; до Помпей дорога не близка. Сколько их там? Все твои… (Деньги принадлежали действительно Никию. Собирая его в дорогу, Мус зашил в его сумку сто сестерций, и эту сотню Никий, видя, как круто приходится учителю, и «нашел» под его очагом.) И сейчас же закажем тебе сандалии. Я на твои ноги смотреть не могу… Из своей бы кожи сшил тебе обувку! И подкормись. Вари себе свинину, ешь сало. Мне, пожалуйста, не надо: терпеть не могу ни сала, ни свинины. И бобы мне надоели. То ли дело хлеб! И сытно и вкусно. Слышишь, мальчик?
— Я без тебя куска в рот не возьму, отец. Что ты, то и я…
Спор грозил затянуться, но тут как раз появился раб с деньгами — платой за троих учеников, троих братьев. На следующее утро Бетула с торжествующим видом принес с рынка кусок тощей свинины.
— Она дешевле, — пояснил он Никию, который критическим оком оглядывал покупку, — а все равно свинина. Ты хоть немножко отъешься, мальчик. И я запрещаю тебе брать хоть асс из тех денег, которые ты нашел… Сандалии я уже тебе заказал… Мы измеряли твою лапу… ты спал, не шевельнулся. Это мой тебе подарок: кожа. За работу сосед наотрез отказался взять деньги. И не уходи хоть до сатурналий: дней осталось — кот наплакал. Погляди, какая погода! Еды нам хватит… пожалуй, до февраля хватит. В сатурналии мне всегда дарят бобов и ячной муки… Мы с тобой и на ячном хлебе проживем. Худо ли? Мулы только ячмень и едят, а какие сильные! Онисим твой никуда не денется. У него в Помпеях дом, садик, работа. Я его видел с месяц назад… Хороший человек. С ним теперь еще какой-то скульптор из Рима живет… Все болеет лихорадкой. («Как трясло Тита!») Мрачный такой… И то правда, кто из порядочных людей сейчас не мрачен? Одним негодяям весело. Я жил в Помпеях. Какой оттуда вид на море! Смотришь, смотришь — все на свете забудешь, только бы и глядел! У меня там, под Помпеями, знакомый один был, знатный врач, а уж человек!.. Онисим рассказывал, что по нем все Помпеи плачут, особенно беднота. Врачи знаешь какой народ? Обиралы! Вылечит он тебя, не вылечит, а денежки давай! А откуда у бедняка деньги? Я к нему раз пошел: руки у меня разболелись. Собака, большой такой пес, на кошку кинулась, я стал кошку отнимать — ну, оба меня и погрызли. Он с меня тоже ничего не взял. Смеется. «Мы же, говорит, с тобой товарищи по работе: ты лечишь от невежества, я — от болезней». Так и не взял. Я к нему частенько захаживал — не лечиться, разговаривать. Он многое понимал и не ждал для Италии ничего доброго.
— Он был грек?
— Врачи почти все греки.
— Он жил в Старых Вязах?
— Откуда ты знаешь?