Сам Чупров любил так «помолиться» в степенной компании. Приятно сидеть, разговаривать, зная, что за соседними столиками завистливо перемигиваются: «Ишь, мол, сила уселась!». Теперь же ему хотелось приютиться где-нибудь в уголке, побеседовать наедине с Бессоновым. Но отказываться от компании было неудобно. Подставили стулья, попросили официантку Настеньку «не обойти».
— Как же ты, Маркелыч, сюда заглянул? — начал Федор Лошадкин, двигая бородкой, переваливая в беззубом рту кусок соленого огурца. — Ты теперь высоко летаешь, все больше по городу бьешь. Не мы, бедолаги.
— Хорош бедолага, — затрясся животом Мартын Лопарев, — что ни месяц, то новая постройка! Овощехранилище завернул, что твои палаты! «Бедолага»!
— Что овощехранилище, когда хранить нечего! Чупров вон теплицу думает поставить. Как ты ее мыслишь: на столбах, каркас деревянный?
— Нет, каркас железный. Вместо столбов трубы. Не погниет.
— Это да! — завистливо вздохнул Лошадкин, — Где ж ты эти трубы выцарапал? А стекла достаточно? Уймищу стекла ведь нужно.
— Хватит.
— Молодец ты, ей богу! Завидую!..
Бессонов с ухваткой человека, рано вставшего утром, успевшего проголодаться да к тому же пропустившего стопочку, уничтожал поставленную перед ним баранину с кашей. Он неодобрительно посмотрел на Чупрова:
— Все достаешь? Смотри!
— Что «смотри»?
Чупров сейчас вдруг понял, что от этих людей, а больше всего от Никиты нужно скрывать все, что случилось. Не распахивать душу — скрывать!
— Что «смотри»? — повторил Чупров вызывающе, в душе же побаиваясь, что Никита сейчас все разгадает.
— Уж больно быстро все достается!
Чупров густо покраснел и поднялся:
— Завидуешь, Никита… Счастливо оставаться! Спасибо за компанию. Не осудите, некогда мне…
Он повернулся и твердым шагом пошел к выходу.
— Что это он? Вроде обиделся, — удивился тихий Игнат Сивцев.
Страшно было идти в правление, где его встретит торжествующий Никодим Аксенович.
Он лежал с головной болью и думал об одном: как случилось, с чего началось, чем кончится?
Сначала все шло просто и безобидно. Начали строить теплицу, доставать материал. Алексей Быков упрекнул его на правлении: «Занимаешься темными делами». Если б тогда круто повернуть, отказать всем Виталиям Витальевичам, ничего бы не случилось.
Заплясал под дудку Никодима, волей-неволей помогал ему воровать. Поехал в райком, не хватило духу признаться! Теперь все, теперь не жди пощады!
Никодим, ядовитая бестия, уж, верно, понял: если Чупров не показывается, не появляется и участковый, — значит, струсил председатель.
А завтра? Завтра, хочешь не хочешь, придется встречаться. Теперь он возьмет за горло…
«Напьюсь! — решил Чупров, — До смерти напьюсь!»
И он напился, вернулся домой в полночь, спал, не раздеваясь. А утром основательно опохмелился.
С этого дня он пил уже регулярно.
С бухгалтером Чупров стал разговаривать грубо, не стесняясь, посылал его за водкой. Никодим Аксенович без возражений бегал в ларек, даже покупал водку на свои деньги: выгодно! Хотел или не хотел того Иван Чупров, но он входил в «базарный» пай к бухгалтеру и Павлу Штукину. Только с той разницей, что брал свою долю не деньгами, а натурой — водкой.
Всем казалось, что Алексей и Рая живут счастливо. А счастья в их маленькой семье не было.
Алексей никак не мог забыть того вечера, когда он, бледнея от позора, стоял перед колхозниками, слушал их выкрики. Ему теперь казалось, что все относятся к нему настороженно, подозрительно. Раздавался случайный смех за спиной, он считал — не иначе, над ним смеются; Митрофан Евсеев не протянул руки при встрече: гнушается; Иван Кустов, наоборот, долго жмет руку, заглядывает в глаза — жалеет: на лице Глафиры таинственная улыбочка — ходит по деревне новая сплетня о нем. Алексей стал дичиться людей.
Один человек оставался для него близким и дорогим — Рая. Но даже и с ней Алексей не мог быть до конца откровенным. Они между собой не говорили об отце.
А тут что ни день, то новые слухи разносились по деревне про Чупрова. В последнее время и Рая и Алексей встречали его, опухшего, небритого, опустившегося, но молчали, скрывая друг перед другом свою тревогу.
Рая не осмеливалась просить Алексея: «Помоги, мне страшно за отца». Как он поможет? Что сделает по милости ее же отца опозоренный секретарь парторганизации? Если б знал, как помочь, первый бы заговорил. Не знает. А может, просто не хочет помочь, торжествует про себя?