Алексей смутно догадывался, о чем думает Рая. Но что делать? Ехать в райком, рассказать все, остановить разгулявшегося председателя? Простой выход. Рая знает о нем. Если бы она хотела этого, давно бы послала его: «Поезжай!» Но она молчит.
Настороженно жили Алексей и Рая. Камнем лежал между ними Чупров. Однажды Алексей, не застав на работе Раю, пришел домой один. Она сидела и плакала.
— Что случилось?
Рая долго не отвечала.
— Да скажи, что?
— Отца видела. Идет, шатается, сам с собой разговаривает.
«Вот оно, — подумал Алексей, — Сейчас решится. Столько времени молчали!»
— Стыдно мне, — продолжала Рая, — Свернула с дороги. Отца своего стыжусь! Делать что-то надо, Алеша. Не могу больше. Ты-то чего молчишь? То воевал, возмущался, а сейчас словно воды в рот набрал. Доволен, что отец так упал!
— Рая!
По его дрогнувшему голосу она поняла, что Алексею самому больно, он тоже переживает, хочет помочь, а как, не знает. Рая склонилась к столу, ее плечи затряслись в рыданиях. Алексей присел рядом и, с неловкой осторожностью дотрагиваясь до ее вздрагивающих плеч, произнес:
— Придумать ничего не могу.
— Съезди к Никите Кузьмичу, посоветуйся, — сказала тихо Рая.
— А ведь правда! Как я его забыл?
На другой день Алексей поехал к Бессонову.
Бессонов, выслушав Алексея, сразу же поднялся:
— Идем.
— Куда?
— Осторожничать поздно. В райком идем.
И уж на ходу кинул холодно:
— Ну, смотри: коль вовсе запоздали, не вытянем Ивана, добра себе не жди! Что раньше-то смотрел?
Через полчаса они сидели в кабинете Сутулова. Секретарь райкома смотрел на Алексея сузившимися глазами, у него напряженно подергивалось веко, вопросы ронял короткие, холодные. И Алексей только тут понял угрозу Бессонова: за позор Чупрова отвечать придется ему, секретарю парторганизации.
— Пьет? Сильно? — переспрашивал Сутулов.
— Страшно, Борис Степанович.
— А слухи о темных делах верные?
— Говорят…
— Могут ложно говорить.
— Нет, есть и правда.
— Надо узнать поточнее.
— Я узнаю, — сказал Бессонов.
— Как ты узнаешь? Вон Быков рядом живет, да и то определенно сказать не может.
— Сам Чупров мне расскажет.
— А если не расскажет?
— Вместе росли, вместе работали, должен рассказать.
Сутулов кивнул:
— Так и решим: поезжай.
Опухший, с красными веками, подчеркнуто твердой, тяжелой походкой ходил Чупров по хозяйству, стараясь не глядеть людям в глаза.
Но в тот день, когда Алексей уехал к Бессонову, на Ивана Маркеловича нашло просветление. Утром, как всегда с тяжелой головой, чувствуя и в душе и в теле какую-то омерзительную муть, он вышел из дому.
Было уже светло. Стояла оттепель. Снег на дороге мягко поддавался под валенком. Под окнами, на голых ветках двух березок, кипела большая воробьиная стая. Яростное чириканье разносилось по всей деревне. «Продержится оттепель. Ишь, воробьи празднуют», — отметил Чупров.
Его воспаленное лицо тронул влажный ветерок. Он донес тонкий горьковатый запах. И Чупров почти задохнулся сырым воздухом, в котором был растворен этот запах…
Далеко, далеко еще весна. Быть и метелям, быть и трескучим морозам. Но такой запах — запах весны. Это у ствола рябины подопрел снежок, размочил кору, и кора горьковато пахнет.
Чупров по привычке направился в плотницкую. Там срочно делали еще одни тракторные сани.
Что бы такое совершить? Как очистить себя? Вымыть душу, соскоблить с нее грязь, чтоб можно было ходить по колхозу, как ходил раньше, без страха и стыда глядеть в глаза колхозникам. Хоть неделю, одну б неделю прожить прежним Чупровым, суровым и справедливым хозяином колхоза, а там хоть смерть, не страшно!
В плотницкой он увидел, что плотник Сидор Воронин сколотил такие широкие тракторные сани, что они не смогут уместиться ни на одном проселке. Чупров рассердился:
— Этакую баржу по Волге пусти, за берега цеплять будет. Ты подумал, как их по лесной дороге трактор повезет? Может, специальную просеку рубить прикажешь?
— Так ведь это на поля навоз возить! Где там лес-то?
— На одну неделю сделал? Навоз вывезем, дрова понадобятся. Тогда что? Новые сани сколачивать? Переделать!
Он сердился, плотник виновато оправдывался — это было так привычно, так буднично, так далеко от всех прошлых и настоящих несчастий, что уже казалось, доброе старое время вернулось назад.
Влетела в плотницкую раскрасневшаяся скотница Настенька Большухина. В светлых, широко открытых глазах ее радостный испуг. С минуту она смотрела на председателя и вдруг бросилась к нему: