И раньше колхоз строился, и раньше приходилось Ивану Маркеловичу «доставать», минуя банк, то строевой лес для гусятника, то проволочные сетки к вольерам для чернобурых лисиц. Но теперь стали чаще заглядывать в колхоз разные «князья». Чупров уводил их к себе, оставлял ночевать, а наутро ходил по колхозу с багровой, налитой кровью шеей, разговаривая, старался отворачиваться.
Все это видели, но успокаивали себя: «Уж наш-то Маркелыч не промах. Построим теплицу — окупится. В накладе не будем».
И только один человек с тревогой присматривался к председателю — Алексей Быков.
Как-то он провожал из клуба Раю. Был тихий, мягкий зимний вечер. Из окон на сугробы падал свет.
— Вчера стали квартальный отчет проверять, — заговорил Алексей, — смотрю, куплено стекло-бой. Какой же бой, когда настоящее стекло привезли? А счетов нет! Ты понимаешь, что это?
Рая опустила голову.
— Отец раньше редко выпивал, — сказала она тихо, — по праздникам или в гостях. Теперь каждую неделю пьянка…
— Не нравится мне это, Рая.
— Я и теплице больше не рада, — призналась девушка. — Да что поделаешь?
— Поговорить бы начистоту.
— Отца моего не знаешь, что ли? Если загорелось, не удержишь. Раз намекнешь, другой, а на третий он подальше пошлет и будет делать по-своему.
Алексей шел рядом с Раей и думал: «Не миновать крупного разговора с Иваном Маркеловичем».
И разговор этот состоялся.
Шло обычное заседание правления. Плотник Андрей Долгоаршинных посасывал свою трубку, старик Евсеев дремал, сторожиха Глафира, хоть и не член правления, но, как всегда, вытянувшись, сидела в своем углу.
Поговорили о ремонте старого свинарника, о скотном дворе. Потом Чупров сказал, что надо посылать на городской базар с продуктами не одну, а две машины.
— Маловаты обороты, маловаты, — пожалел он, — Кругом строимся. Не хватает казны. Вчера предлагали отходы углового железа, пришлось отказаться: нет денег под рукой.
— В банке триста тысяч лежит, — напомнил Алексей.
— Это железо, Алешенька, на банковские деньги не укупишь, — ответил Чупров. — Не переведут.
— Не переведут, нечего и связываться.
— А это почему?
— Потому, Иван Маркелович! Нечистые дела заводятся. Обходим банк, счетов не берем. Кроме тебя, никто и знать не знает, откуда товар, почем куплен.
— Тебе-то что? Весь колхоз верит Чупрову, один ты не доверяешь? Строимся, нужен стройматериал, мне предлагают, я покупаю. Вот и все! Без всяких «откуда»! Плачу не дороже государственной цены.
— А если ворованное покупаешь?
— Мне отчета не дают. А я знать не хочу. Благо, сам чист перед колхозом, и в колхозе чисто, никто не ворует. А что там в иных местах делается, не моя заботушка. Так-то!
— Ты член партии! — с неожиданной для него жесткостью проговорил Алексей. — Партийная совесть у тебя есть?
— Член партии! Совесть! Ты, Быков, перестань этим шпынять — не впервые слышу! Это Никите Бессонову я мог позволить, не тебе. Он мне и по годам ровня, и в партию с ним в одно время пришли, а ты маль-чиш-ка! Молодо-зелено, чтоб указывать!
Алексей вспыхнул:
— Слова не скажи против, вроде царька ты в колхозе, Маркелыч.
— Алексей, что это тебе шлея под хвост попала? — удивленно сросил Долгоаршинных. — Ну, право, чего напал?
Чупров, навалившись грудью на стол, тяжело глядел на Алексея.
— Вот что, — обрубая фразы, медленно заговорил он, — иль ты будешь указывать иль я. Садись, стул очищу!
— Да бросьте вы! — поморщился Иван Кустов, не любивший споров.
Чупров смотрел на Быкова злыми глазами.
— Ночами не сплю, стараюсь, думаю, лишь бы колхозу на пользу… Других мыслей нет, а тут…
— Не сплю, стараюсь, — перебил Алексей. — Молчат все, а я скажу: лишка стараешься, Маркелыч! Так стараешься, что редко трезвым увидишь тебя нынче!
— Алексей, не доводи до греха!
— Уж что правда, то правда, Маркелыч, — неожиданно подала голос Глафира. — Даже мы, бабы, жалеем, как бы не спился, стараючись-то…
У Глафиры вырвалось это без злого умысла, так, лишь бы слово ввернуть. Чупров резко повернулся к ней:
— А ты что суешься, старое веретено? Что тут торчишь? Марш отсюда!
Но Глафира была не из тех, кого можно запугать криком.
— Ох ты! Я-то с чистым сердцем, жалеючи! А ты… Не любо слушать-то? Прямо скажу, поговаривают люди, поговаривают: председатель — пан в колхозе, что душеньке надо, берет, не спрашивает… Не поводи глазищами-то! Не боюсь!