Тяжело дыша через нос, я поднимаюсь и смиряюсь с задачей похоронить ее.
Оглядываясь вокруг обломков и пепла зданий, которые нас окружают, мой взгляд останавливается на сломанной половине упавшего уличного знака. Я пробираюсь по выцветшим линиям того, что раньше было дорогой, чтобы поднять его, и постукиваю им по земле в поисках мягкого песка, пока не нахожу его на маленьком пятачке сразу за ореолом крови моей матери.
Металл впивается мне в руки, пока я разгребаю грязь, но час спустя я вырыла в основном неглубокую могилу. Кровь покрывает мои ладони там, где порезы и волдыри горят от попадания песка.
С разорванными штанами нога моей матери полностью обнажена и уже кишит маленькими мухами. Взяв ее содранную лодыжку в руки, я иду чтобы потащить ее к ближайшей могиле, но останавливаюсь, услышав звук рвущейся ткани. Прежде чем я понимаю, что это такое, я держу в руке оторванную конечность моей матери. В моей руке свисают нанизанные мясо и кости, от вида которых у меня кружится голова.
Очередной комок желчи подкатывает к моему горлу, но я подношу тыльную сторону ладони ко рту, чтобы перекрыть его, проглатываю комок и бросаю ее ногу в могилу. Вместо того, чтобы снова тащиться, я падаю на землю рядом с ней, кладу руки на самые покрытые плотью части ее тела и толкаю ее по грязи. Большая часть ее лица изъедена, и только одно глазное яблоко осталось нетронутым, изображение, которое будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
Ее тело переваливается через край ямы в могилу, ладони прилипли к земле, я зажмуриваю глаза, не желая смотреть на ее растрепанное тело, небрежно отброшенное в сторону. Не моя мать. Женщина, которая обнимала меня всю ночь, когда я слегла с лихорадкой. Те же самые руки несли нас с сестрой по суровой пустынной местности, почти без еды и воды, когда мы были маленькими. Та же женщина, которая сдержала троих Рейтов с помощью всего лишь лопаты, чтобы мы с сестрой могли перелезть через забор, когда бежали из нашего улья.
— Прости, мама, — шепчу я, хватая уличный знак рядом с отверстием.
Ослабевшими мышцами я разгребаю грязь, чтобы покрыть ее, чувствуя облегчение, когда больше не вижу ее тела. В этот момент Брайани наконец подходит, встает рядом со мной и опускается на колени у ее могилы. Она вдавливает бусины браслета в мягкую грязь в форме креста над своей могилой.
— Почему она это сделала? — спрашивает она, ее голос полон слез.
— Почему она думала, что выживет?
— Она была не права, Бри. Они сходят с ума, когда их впервые кусают. Помнишь Санчеса?
Он был стариком, который чинил вещи в нашем улье. Он соорудил ловушки вокруг нашего лагеря, чтобы не впускать Рейтов. Однажды ночью он, спотыкаясь, прошел через лагерь, болтая какую-то чушь, и напал на человека из нашего охотничьего отряда. Членам улья удалось усмирить его, и именно тогда они обнаружили два следа от укусов на его руке. Они вывели его за пределы улья, в открытую пустыню, и вернулись без него. Я почти уверена, что Санчес — причина, по которой на наш улей был совершен налет. Когда он умер, никто не потрудился построить новые ловушки.
— В любом случае, Санчес был сумасшедшим.
— Может и так, но он бы никогда ни на кого не напал. Со вздохом я смотрю на могилу моей матери, все еще чувствуя головокружение. До меня еще не до конца дошло, что ее больше нет. Это произойдет, когда пройдет шок и начнут нахлынивать воспоминания. Сейчас мне нужно преодолеть как можно больше миль между мной и этой могилой, потому что, когда боль, наконец, настигнет меня, я знаю, она вышибет из меня жизнь.
— Теперь ты готова?
Вытирая слезы, она кивает и кладет руку на могилу мамы.
— Вера, надежда и любовь. Моя мать всегда была религиозной, но не слишком. Она верила в Бога столько, сколько ей было нужно, и учила нас Библии так, чтобы мы не обижались.
Будучи медсестрой, до того, как обрушилась Драга, ее убеждения всегда были основаны на науке, но она каким-то образом освободила место для идеи Творения. В ее глазах Драга была Божьим наказанием за то, что все мы были такими глупыми. За то, что позволили политикам решать, что важнее всего на свете. Для общества, теряющего из виду вещи, которые были прямо у них под носом, в то время как они были заняты размещением собственных фотографий. Селфи — это термин, который всегда использовала моя мать. Мы с Брайани обычно смеялись над визуальными эффектами, которые она вложила в наши головы, о людях, останавливающихся, чтобы сфотографировать самих себя помимо разных вещей. Опасные вещи. Как у человека, который, по-видимому, сфотографировался рядом с Рейтом в начале вспышки, и ему откусили половину лица. Он не потрудился опубликовать фотографию, потому что умер на месте, но, по словам моей матери, около десяти версий трагедии, записанных ближайшими свидетелями, попали в то, что она назвала Интернетом — еще одна концепция, которую я не могу полностью понять.