Мы пошли по деревне. Почти все склады находились в сараях, выстроенных заново, и в старых вокруг здания штаба. Под штаб было занято лучшее здание деревни — школа.
Мы захватили больше полумиллиона отличных боевых патронов; тридцать смазанных винтовок (кроме отнятых у пленных); несколько тяжелых пулеметов и автоматов; несколько полевых аптек с амбулаторными принадлежностями; триста снарядов калибра пушки Маклена.
Целый сарай был завален обмундированием, валенками, полушубками, теплым бельем, меховыми шапками.
Огромные помещения завалены мешками с крупой, солониной, консервами. Несколько ящиков с коньяком и залежи муки.
Кроме больших обычных мешков с крупичаткой, какие можно найти в любом лабазе, были еще маленькие мешочки пудовики, и к каждому такому пудовичку привязана была деревянная дощечка, на которой было обозначено полностью имя дарителя, благодетельствующего армию «восставшего карельского народа».
— Здорово много жратвы! — обрадовался Тойво.
— Не так много в сравнении е обещанными лахтарями семью миллионами килограммов, — процедил Лейно.
Наши ребята укладывали что было нужно и возможно уложить на трофейный захваченный полковой обоз.
«Обезьянчики» за плечами и патронташи снова потяжелели, и вид у всех стал веселее.
То, что нельзя было захватить с собой, мы обливали керосином, заваливали сухой соломой и подносили к ней зажженные спички.
Очень жалко было уничтожать такое невероятное богатство.
Склад артзапасов можно было зажечь только при самом отходе, как и штаб.
Повторяю, очень жалко было сжигать все это несметное добро, но иначе нельзя было поступить. Предполагать, что мы, усталые, можем удержать за собою деревню, не подготовленную к осаде (в течение минимум десяти дней, пока подойдут наши отряды), против свежих сил во много раз превосходящего противника, нечего было и думать.
Если же, разгромив штаб, мы уходим, то опять же у нас был прямой приказ уничтожить тыловые базы неприятеля.
Все захваченные патроны (как потом ни отнекивалось правительство Ритавури) были обернуты в синюю плотную бумагу, и на каждой обертке стояла — это я тоже могу подтвердить документально (я захватил одну из них с собой), — совершенно отчетливо марка патронной фабрики Рихимяки.
Пожар начался.
Легкие языки пламени заструились, как бы играя в пятнашки, один за другим.
Времени наблюдать это зрелище у нас не было.
Я вернулся в здание штаба. Папки были сложены одна на другую, бумаги складывались стопками и окружались сухой соломой.
Суси сидел за пустым столом в переполненном помещении и спокойно, как будто не было ни бессонных суток, ни отчаянного боя, выводил в дневнике отряда:
«Захвачено 42 пленных, освобождено — 13. Белых убито 5 человек, из них двое — финские офицеры, что установлено по документам, найденным на них. У нас два товарища легко ранены.
Запасов захвачено...»
Тут он обратился ко мне.
Я в точности отрапортовал о проделанном мною обследовании, и цифры, сообщенные мною, были вписаны в дневник отряда.
Дальше Суси продолжал:
«К сожалению, сам майор Ильмаринен с другими руководителями бандитского восстания избежали достойной кары, уйдя на лыжах в лес».
Он прервал свою запись.
— А жеребца ильмариненского мы все-таки захватили, Матти!
Посреди комнаты ребята черпали из большого котла самый ароматный гороховый суп из всех, какие я только хлебал. Суп, приготовленный для Ильмаринена и его штабистов!
Здесь же смешил своими прибаутками ребят, пристукивая своей деревяжкой, неутомимый Пуялко:
— Ильмаринен меня спрашивает: «Ага, и ты, калека, прибыл?» Прибыл, коль привели, — отвечаю я ему.
Я снял валенок, вытащил зацепившийся за штанину браунинг и деревянную ложку и принялся вместе со всеми хлебать суп.
С каждой горячей ложкой входили в меня полное удовлетворение, спокойствие и дремота.
Полный желудок заставлял мечтать о полном сне, о полном отдыхе.
Сторожиха школы, — та самая, что приготовила эту райскую гороховую похлебку, — стоя около котла, бубнила:
— Командир их еще вчера вечером показал мне пузырек и говорил: «Здесь у меня смертельный яд. Я в плен к красным попасть не могу. В случае чего — глоток... Но, — говорит, — за двести верст отсюда ни одного красного нет». И вдруг...
— Нас здесь, милая, пятьсот человек, мы уходим дальше, а за нами идут несколько тысяч таких же, — как бы нечаянно процедил сквозь зубы Лейно.