Мы продвигались быстро только потому, что нас было много. Пять-шесть человек в этом снегу выдохлись бы окончательно на десятом километре.
Тойво — передо мной. Я взял у него часть его груза, говоря, что, когда он научится хорошо ходить на лыжах, пусть он сделает то же самое для меня.
Умению Лейно бегать на лыжах я, признаться, немного завидовал.
Он шел, легко скользя впереди нас по насту, широко расставляя ноги, ловко взмахивая палками. Он был первоклассным лыжником и поэтому почти все время или шел впереди, прокладывая лыжницу для отряда, или уходил в разведку.
С каким наслаждением вдыхал я свежий морозный воздух!
Итти было, по-моему, нетрудно: почти все время по дороге.
Ритм быстрой ходьбы на лыжах, радующая после казармы свежесть воздуха, настоящая молодость и сознание, что скоро придется встретиться с врагом в упор, — нее это бодрило, и мне хотелось петь. И не одному мне, очевидно, хотелось петь, потому что сзади кто-то затянул боевую песню, но строгий окрик светлого, крепкого, словно из одного куска камня выточенного командира первой роты Хейконена прервал песню и дал с еще новой остротой почувствовать всем, что мы действительно находимся на фронте.
Я знал, что темп нашего хода многим ребятам не под силу, и, оглянувшись, увидел, что отряд растянулся не меньше, чем на километр.
Тойво все еще передо мной. Он замолчал, но по катящемуся градом с его лица поту, по необычайной сосредоточенности его серых глаз видно было, что это достается ему нелегко.
Скоро я увидел на спине на балахоне Тойво небольшое влажное пятнышко... Оно постепенно разрасталось, увеличивалось. Это пот прошиб полушубок и вышел на балахон. Когда пятно это увеличилось до размера человеческой головы, он сошел с лыжни и тихо сказал мне:
— Я пойду в хвосте. А ты, Матти, пожалуйста, говори за меня, а то люди, не слыша разговора, подумают, что я сдал!..
Потом уже по величине пятна на спине Тойво я легко определял, сколько километров он еще может пройти без отдыха.
Лейно ушел далеко вперед.
Отдельные отстающие товарищи точками чернели позади.
— Вперед, товарищи, в Паданах у нас будет большой привал, — ободряя, громко сказал Хейконен, и мы вошли в лес.
Мы шли лесом, потом по озеру. Это был настоящий карельский мачтовый сосновый лес.
Капюшоны слетали с голов, когда мы пытались, закинув голову, взглянуть на оснеженные ветви вершин. Это был строевой и перестойный лес.
Дороги не было.
Мы вышли из лесу и пошли по Сегозеру.
Белых мы еще не встречали.
Если бы не патроны у пояса, винтовка через плечо и груз за спиной, всю нашу прогулку можно было представить спортивным состязанием.
Меня уже начинал тяготить груз, и левая нога, очевидно, немного свободно ходила в валенке; остановившись на секунду на одном повороте, я почувствовал в пятке какое-то жжение.
«Есть небольшая потертость», — подумал я и хотел спросить, как у Тойво обстоят дела по этой части, но Тойво рядом со мной не оказалось.
«Очевидно, отстал», — пришло мне в голову, и, оглянувшись, я увидел, что отстал не один Тойво, а еще несколько ребят, среди них и Таннер.
Таннер был до поступления в Интервоеншколу известным борцом и не на одном чемпионате выступал как чемпион Финляндии. Арены многих цирков и арбитры разных мастей до сих пор, наверно, помнят его неуклюжую, медвежью ловкость.
Зимняя ночь наступает быстро, но мы шли быстрее, чем зимний день.
Мы не тренированы, но за нас наши свежесть, бодрость, молодость и тот азарт, с которым мы взялись за дело. Поэтому часам к девяти вечера передовики входили уже в Паданы, большую деревню на берегу Сегозера. Это была последняя деревня по нашу сторону фронта. Дальше, за деревней Лазарево, начиналась сторона белых.
В Паданах мы расположились по избам, выставив охранение.
В эту ночь в охранении я не был и спал, как убитый. Ведь мы проделали переход в семьдесят километров.
Никаких снов. Я думаю, ни одного движения за ночь я не сделал.
Разбудил меня Тойво, дергавший меня за валенок.
Был зимний рассвет.
Тойво, превозмогая усталость, явно торжествовал.
— Товарищ командир, — говорил он, — я пришел не во-время, но все же пришел; позади осталось довольно много ребят.