Условия Бога. «Сам Бог не может существовать без мудрецов», – сказал Лютер и был прав; но «еще менее Он может существовать без глупцов» – этого любезный Лютер не сказал.
Опасное решение. Решив, что мир уродлив и безобразен, христианство сделало его уродливым и безобразным.
Христианство и самоубийство. Христианство сделало рычагом своей власти неуемную жажду самоубийства, ставшую столь распространенной ко времени его зарождения; оно оставило всего лишь две формы самоубийства, окружив их ореолом величайшего достоинства и величайших надежд, на все же остальное был наложен жестокий запрет. Но мученичество и медленное самоистязание аскетов были разрешены.
Против христианства. Теперь уже против христианства выступает наш вкус, а не наши аргументы.
Основное положение. Какая-нибудь неотвратимая гипотеза, к которой человечество вынуждено возвращаться снова и снова, еще долгое время будет гораздо могущественнее, нежели самая истовая вера в нечто ненастоящее (подобно христианской вере). Долгое время означает здесь: еще сотни тысяч лет.
Пессимисты как жертва. Там, где берет верх глубокая неудовлетворенность существованием, проявляются тяжелые последствия длительного несоблюдения диеты, виновником чего был сам народ. Так, например, распространение буддизма (не его возникновение) определяется большей частью однообразным рационом индусов, потребляющих чрезмерное количество риса, чем и обусловлена общая вялость этого народа. Быть может, нынешнюю неудовлетворенность, царящую в Европе, следует объяснить тем, что наши предки, все средневековье, поддавшись влиянию скверных немецких привычек, которые они насаждали в Европе, предавались беспробудному пьянству: средневековье означает алкогольное отравление Европы. Немецкое угрюмое недовольство жизнью большей частью распространяется, как эпидемия – зимой, и усугубляется влиянием спертого воздуха, которым тянет из подвалов, а также неисправностью немецких печек, отравляющих угаром.
Происхождение греха. Грех, как его нынче воспринимают повсюду, где господствует или когда-то господствовало христианство, «грех» – это еврейское чувство и еврейское изобретение, и, учитывая эту подоплеку всей христианской нравственности, ясно, что на самом деле христианство было попыткой «оевреить» мир. Насколько ему удалось это в Европе, лучше всего видно по тому, какое отчуждение пробуждает в нас до сих пор греческая древность – мир, не знавший чувства греха, – и это несмотря на все усердные старания многих поколений и лучших умов приблизить и усвоить этот мир. «Покайся, и снизойдет на тебя Божья благодать» – у грека это вызвало бы только смех и досаду – он сказал бы: «Такие чувства достойны раба». Те слова предполагают существование Могущественного, Сверхмогущественного – и все же Мстительного: его могущество столь велико, что ему трудно причинить вред, разве только оскорбить его честь. Всякий грех – это задетая честь, crimen laesae majestatis divinae[21] – и ничего более! Унижаться, угодничать, заискивать, валяться в пыли – вот первое и последнее условие, без которого он не может быть милостив: то есть восстановление божественной чести! А не повлечет ли за собой грех другие беды, не произрастет ли от этого зло, которое тяжелым недугом сразит человечество, – это нимало не заботит тщеславного восточного деспота на небесах: грех есть прегрешение перед ним, а не перед человечеством! – кого он одарил своей милостью, того он оделил и этой беспечностью по отношению к естественным последствиям греха. Бог и человечество здесь настолько отделены друг от друга, их изначально задуманная противопоставленность столь очевидна, что, в сущности, ни о каком прегрешении перед человечеством не может быть и речи – каждый поступок должен рассматриваться лишь с точки зрения сверхъестественных последствий, а не естественных: таково желание еврейского чувства, для которого все естественное представляется уже по сути своей недостойным. Греки же, наоборот, считали, что и дерзкие поступки могут быть не лишены достоинства – даже воровство, как, скажем, у Прометея, – или изничтожение чужого скота в безумном порыве зависти, как, например, у Аякса: у них была неистребимая потребность выдумывать, приписывать какому-нибудь злодеянию достоинство – ведь это они изобрели трагедию – искусство и удовольствие, которое осталось евреям глубоко чуждым, несмотря на их поэтическую одаренность и склонность к возвышенному.