С толпою. До сих пор он неотступно следовал за толпою, расточая ей всевозможные похвалы; но настанет день, когда он восстанет против нее! Ибо он привязался к толпе, полагая, что его лень здесь будет вполне на месте: он еще просто не знает того, что толпа для него недостаточно ленива! Она все время влечется вперед! И, увлекая за собою, никому не дает останавливаться! А ведь он так любит постоять!
Слава. Когда всеобщая благодарность по отношению к кому-нибудь одному становится совсем беззастенчивой, тогда рождается слава.
Баламут. А: «Ты баламутишь всех и отбиваешь всякий вкус! – так говорят повсюду». Б: «Да, это так! Я отбиваю вкус ко всяким группировкам – а этого не прощает ни одна группировка».
Быть глубоким и казаться глубоким. Кто обладает глубиной, тот, зная это, заботится о ясности; кто хочет покрасоваться перед толпой, тот создает видимость глубины, напуская побольше туману. Ведь толпе – все глубина, если она не может видеть дна: да к тому же она такая боязливая, что без нужды не полезет в воду.
В стороне. Парламентаризм, под которым понимается официальное разрешение на право выбора между пятью политическими мнениями, любит подольститься к тем многочисленным политикам, которые не прочь выставить себя самостоятельными, независимыми личностями, готовыми сразиться за свои убеждения. Но в конечном счете безразлично, подчиняется ли стадо одному мнению, или ему дозволяется иметь все пять, – но тот, кто не хочет принимать пять этих мнений, распространившихся в обществе, и просто уходит в сторону, – тот оказывается один на один с целым стадом.
О красноречии. Чье красноречие до сих пор обладало наибольшей силой убеждения? Красноречие барабанной дроби; и до тех пор, пока ею владеют короли, они не утратят своего красноречия, способного всегда убедить народ и поднять его дух.
Сострадание. Бедные, несчастные правители! Все их права как-то нежданно-негаданно превратились ныне в притязания, а все эти притязания скоро будут выглядеть пустой самонадеянностью! И когда они говорят «мы» или «мой народ», то сердитая старушка Европа только усмехается на это. Наверное, обер-церемониймейстер нового времени не стал бы особо с ними церемониться; и, быть может, даже издал бы указ: «Les souverains rangent aux parvenus»[23].
К «вопросу о воспитании». В Германии человеку высокоразвитому не хватает одного важного воспитательного средства: смеха высокоразвитых людей. В Германии они не смеются.
К моральному просвещению. Нужно в глазах немцев развенчать их Мефистофеля; и Фауста, пожалуй, в придачу. Это два нравственных предрассудка, подвергающих сомнению ценность познания.
Мысли. Наши мысли – суть тени наших ощущений, и потому они всегда темнее, легче, проще, чем последние.
Хорошие времена для вольнодумцев. Вольнодумцы позволяют себе вольности даже по отношению к науке, у которой они пытаются отвоевать свои права – что им иногда и удается – но до поры до времени, – пока церковь остается незыблемой! И в этом смысле для них сейчас хорошее время.
Следование и предшествование. А: «Из этих двух один всегда будет идти последним, а другой всегда будет впереди, куда бы ни завела их судьба, и все же первый всегда будет выше второго по добродетели и по уму!» Б: «Что значит все же? Все же? Это относится к другим! Не ко мне! не к нам! Fit secundum regularum»[24].
В одиночестве. Когда живешь один, то говоришь не слишком громко, и пишешь тоже не громко: ведь так страшно слышать, как гулким гулом отзывается пустота – это критика нимфы Эхо. И в одиночестве все голоса звучат по-иному!
Музыка лучшего будущего. Первым музыкантом для меня стал бы тот, кто знает только скорбь глубочайшего счастья, и больше никакой: но такой музыкант еще не родился.
Юстиция. Лучше дать себя обворовать, чем просто стоять в окружении пугал, – таков мой вкус. И это при всех обстоятельствах дело вкуса – не более того!
Бедный. Он сегодня – бедняк, но не потому, что у него все отобрали, а потому, что он все сам выбросил – что ему до этого! Ведь он привык находить. Бедны те, кто неверно понимает его добродетельную бедность.