Вера в самого себя. Очень немногие люди обладают верой в самих себя – из этих немногих одни обретают ее как некую полезную слепоту или как частичное помрачение духа (какая бы картина открылась их взору, сумей они заглянуть в себя и досмотреться до самого дна!), другим же эту веру надо еще заслужить: все, что они делают хорошего, дельного, значительного, обращается сначала в доводы, которые следует привести скептику, поселившемуся в их душе: его еще надо убедить и уговорить, для этого надо быть почти что гением. Этих никогда не обвинишь в самодовольстве, скорее в чрезмерном «самонедовольстве».
Excelsior![32] Ты больше никогда не будешь молиться, ты больше никогда не будешь поклоняться, не узнаешь больше отдохновения в бесконечном доверии – ты от всего откажешься и не сможешь более остановиться перед высшей мудростью, высшим добром, высшей силой и дать волю своим мыслям – и не будет у тебя того, кто неусыпно охранял бы тебя, – друга, что разделил бы с тобою твои семь одиночеств, – и не откроется твоему взору высокая гора, вершина которой сокрыта под шапкою белого снега, а в недрах пылает огнем каменное сердце, – и нет на свете того, кто воздал бы тебе должное, нет того, кто открыл бы высшую тайну – как улучшить сей мир, – и нет больше разумного смысла в том, что происходит, и нет любви в том, что ждет тебя впереди, – и нет твоему мятущемуся сердцу приюта, где оно обрело бы покой, где не нужно ничего искать, а только находить, – ты гонишь от себя даже призрачную надежду на мир, ты противишься миру, ты хочешь, чтобы война и мир свершали свой извечный круговорот, – ты, обрекший себя на лишения, неужели ты хочешь отринуть все? Кто даст тебе силы на это? Нет такого человека на свете, у кого бы достало на это сил! Есть озеро, которое в один прекрасный день, устав от своего течения, решило перекрыть его и воздвигло плотину у истока ручья, по которому прежде стекала вода; с тех пор стало оно подниматься все выше и выше; быть может, и это отречение даст нам силу, которая будет питать отречение, дабы оно само себя вынесло; и, может быть, тогда человек начнет возвышаться и будет возноситься все выше и выше, туда, где уже невозможно будет излиться в Боге.
Реплика. Перед вами открылись надежды; но разве сумеете вы здесь хоть что-нибудь увидеть и услышать, если ваши собственные души никогда не знали пламенного блеска, яркого пламени и мягких сумерек утренней зари? Я могу лишь напомнить – большего я не могу! Ворочать глыбы, обращать животных в людей – этого вы ждете от меня? Нет уж, если вы еще глыбы и звери – то найдите сначала себе Орфея!
Желание быть слепым. «Мои мысли, – сказал странник, обращаясь к своей тени, – должны подсказывать мне, где я стою; но пусть они держат в секрете, куда я иду. Я люблю пребывать в неведении относительно будущего и не хочу погибнуть от нетерпения и предвкушения обещанных событий».
Высокие настроения. Мне кажется, что большинство людей вообще не верит в высокие настроения, допуская лишь короткие возвышенные мгновения, – самое большее, что они могут себе представить, – минут пятнадцать высокого парения, – сюда, конечно, не относятся те люди, которые на собственном опыте знают, что высокое чувство может быть весьма продолжительным, но найти человека одного-единственного высокого чувства, воплощение всеобъемлющего высокого настроения – это было до сих пор только мечтой и пленительной возможностью: история не знает достоверных примеров сему. И все же она могла бы однажды произвести на свет таких людей – если удастся создать и подготовить тысячу благоприятных условий и предпосылок, которые сейчас даже самый счастливый случай не в силах сплести воедино. И быть может, для этих будущих душ привычным станет состояние, почти неведомое нашим душам, каждое проявление которого воспринималось как чудовищное исключение, наводящее ужас: состояние непрерывного движения – подъема и спуска, от высот к глубинам, и чувствование этой высоты и глубины, рождающее чувства высокие и глубокие, как бы постоянное восхождение по лестнице и одновременно парение в заоблачных высотах, в объятиях мягких, убаюкивающих облаков.