"О, черт, папа", - вздохнул Кит. "Мы снова это делаем?"
"Все плохое, что случилось, никогда не было связано с тобой. О том, как сильно я тебя любил. Как сильно я тебя люблю. Я так полон. То, что ты сделал, просто оставляет меня такой полной. Я так счастлива. Я так счастлива за тебя".
Сообщение закончилось. Оно длилось целых пять минут, и Кит не был уверен, что сейчас у него хватит выдержки слушать его снова. Его отцу было легко романтизировать жизнь Кита. Расстояние и политическая опасность их контакта означали, что Алекс мог видеть только маленькую часть очень большой картины.
Он проверил время. Говорить было особо нечего, и большую часть из них он все равно не хотел бы перекладывать на плечи Алекса. Если бы тетя Бобби была жива, возможно, он бы обратился к ней. Она умела проникать в самую суть вещей. Сострадание без сентиментальности. У его отца было слишком много багажа для этого, и Кит все равно не мог не защищать его.
Он начал запись.
"Привет", - сказал он в камеру. "Я хочу, чтобы ты знал, что я очень ценю то, что ты находишься достаточно близко, чтобы обмениваться этими сообщениями почти в реальном времени. Чаще всего я посылаю тебе что-то, и мне остается только надеяться, что ты это получил... Черт."
Он остановил запись и удалил ее. Он не хотел, чтобы это превратилось в очередной раунд того, как Алекс бичевал себя за то, что не был более активен в подростковом возрасте Кита. В этом вопросе было больше вины его отца, чем обиды Кита. Просто у него сейчас было слишком много дел, чтобы взваливать на себя бремя эмоционального благополучия еще одного человека.
Но он должен был что-то сказать.
Звонок в дверь спас его на мгновение. Он отключил связь и приказал отпереть дверь. Его мать вошла в квартиру, как всегда. Это была статная, с сильными глазами женщина, которая владела благородством своих черт, как дубиной. Кит любил ее и всегда будет любить, но больше всего он любил ее, когда она была на экране.
"Где мой малыш?" - сказала она с ухмылкой. Она не имела в виду его.
"Рохи меняет ему подгузник", - сказал Кит, указав подбородком в сторону задней комнаты. "Она выйдет через минуту".
"Рокиа!" сказала Жизель. "Бабушка пришла помочь".
Рохи ненавидела, когда люди не из ее родной семьи использовали ее полное имя. С того дня, как его мать узнала об этом, она никогда не называла ее иначе. Кит понимал, что она говорила об этом как о любви и признании. Он также понимал, что это была игра власти. Очевидное противоречие - быть одновременно и тем, и другим - имело для него смысл, чего нельзя было сказать о Рохи, но он вырос с этим. Дисфункции и идиосинкразии детства стали самоочевидными нормами взрослой жизни.
Он слушал их голоса - голоса Жизель и Рохи, а также болтовню и суету Бакари. Он не мог разобрать слов, но знал тональность. Императивность матери, компенсирующая ее неуверенность в себе. Вежливая доброта Рохи, скрывающая ее раздражение. И вокализации ребенка, еще слишком новые, чтобы означать для Кита что-то, кроме его собственной радости и усталости.
Через минуту они вышли все трое: его мать, его жена и его сын. Жизель уже держала Бакари на бедре. Улыбка Рохи была натянутой, но терпеливой.
"Бабушка здесь", - сказала его мать. "Я контролирую ситуацию. Вы, милые, идите и наслаждайтесь вечером свидания, пока я играю с моим идеальным малышом".
"Мы вернемся после ужина", - сказал Кит.
"Не спешите", - сказала Жизель, взмахнув рукой. Рохи закатил глаза, но так мелко, что это было почти подсознательно. Кит поклонился матери, поцеловал смущенного сына в макушку, где кости еще не срослись, а затем они с Рохи вышли в коридор и закрыли за собой дверь. Последнее, что он услышал, это как Бакари начал причитать, когда понял, что они уходят.
"Вечер свиданий?" спросила Рохи, когда они шли вниз к местному центру.
"Это было проще, чем "нам с Рохи нужно непрерывно поговорить", - сказал Кит. "Она бы полчаса рассказывала мне, почему развод - это плохо. А так не было никакой лекции".
Он надеялся, что она рассмеется, но ее кивок был резким, коротким и деловым. Она не взяла его руку, и ее взгляд остановился на дорожке перед ними. В общем коридоре было светло, и растения на срединной дорожке шевелили своими широкими листьями под дуновением ветерка от рециркуляторов. Они устроились в Атерпол на Марсе, понимая, что это центр исследований, второй в системе Сол после Земли, и более благоприятное место для беременности, чем любая из более глубоких станций, за исключением, может быть, Ганимеда. Жизель была в восторге, и Рохи поначалу тоже.