Бретейль, поболтав в чашке ложечкой, сказал:
– Мой друг, при создавшемся положении благороднее всего уйти.
– Никогда! Я не Дюгар… Я знаю, что пройдет Тесса, но бывают поражения, которые почетней победы.
– Не нужно горячиться. Две тысячи голосов, поданных за вас, откинут Тесса в лагерь наших врагов. А между тем это порядочный человек.
Все возмутились:
– Приятель Шотана! Вспомните дело Стависского!..
– Масон! Он в ложе «Великий Восток».
– А деньги Дессера?..
Гранмезон выкрикивал:
– Порядочный? А вы его писания знаете? Атеист. Хуже того – циник! «Светская школа»! Из этой школы и выходят шалопаи, которые хотят поделить все… Никогда!
Бретейль заговорил с необычной для него страстностью:
– Будем говорить прямо. Наша страна накануне революции. Народный фронт может вовлечь Францию в войну. Если мы даже победим, для нас эта победа будет поражением. Тесса против религиозного воспитания? Допустим. Но ведь это – думать о насморке, когда человек болен скоротечной чахоткой. Тесса не коммунист. Я его видел вчера. Он мне подтвердил все. Народный фронт завтра придет к власти. Если нельзя его остановить заградительным огнем, надо взорвать его изнутри. Десяток Тесса сделают свое дело. Чтобы спасти Францию, я готов объединиться не только с Тесса, но даже с немцами. Да, да, выслушайте меня!.. Если завтра мне скажут – революция неминуема, я отвечу: зовите Гитлера.
Воцарилась тишина. Маркиза де Ниор прошептала:
– Вы замечательно говорите, господин Бретейль!.. Но это мрачно!.. Господи, до чего это мрачно!..
Она уронила на пол щипчики для сахара.
12
О своем успехе Тесса решил рассказать домочадцам за обедом: он любил говорить о политике, когда перед ним дымилось вкусное блюдо.
– Положение было критическим. Дюгар пустил в ход клевету: снова Стависский!.. Кстати, Люсьен, ты можешь радоваться: твоя книжонка там нарасхват. Конечно, из-за меня… Гранмезон ее каждый день цитировал: «Полюбуйтесь на сынка»! Мамочка, где ты достала такую нежную утку? Мне в Пуатье приготовили лангуста по-американски, это был лангуст!.. Но и коммунисты не отставали. Они меня взяли под такой огонь… «Свобода, мир», словом, безответственная демагогия. В итоге – перебаллотировка. Я думал, что свалюсь от усталости. И такие головные боли!.. Дениз, почему ты бледная? Ты должна съездить в Пуатье: там романские церкви, это класс! Святая Редегонда… Я подсчитал: если коммунисты снимут кандидатуру, шансы равные – чет и нечет. Но ходили слухи, что они будут опять голосовать за Дидье. Ведь приятели Люсьена меня не очень-то жалуют. Что же, я заявил, что являюсь кандидатом Народного фронта. Овация. Даже кулаки подымали. Я, по правде сказать, не выкошу этого жеста… Уточка дивная! Первый мыс обойден: коммунисты заявили, что будут голосовать за меня. Но тут правые подняли крик: они хотят мобилизовать всех. А шансы равные: красное и черное…
Он замолк, обгладывая лапку. Люсьен сказал:
– Ты все-таки побьешь фашиста. Настроение страны…
– Погоди! Ты даже не представляешь себе, что случилось. Угадай! Это как в театре… Мамочка, положи мне салата. А себе!.. Тебе нельзя даже салата? Ужасная вещь диета! Ну что, не угадал? Дюгар снял кандидатуру, и я теперь – единственный кандидат. Это – национальное объединение.
Люсьен не удержался:
– И ты на это пошел? Какая низость!
Тесса обиделся:
– Я не вижу в этом ничего позорного. Все партии сошлись на мне. Этим можно только гордиться. Разве национальное объединение – низость? Даже твой слесарь все время говорил: «Франция! Франция!» Ты, брат, отстал…
Обед был испорчен. Близкие не понимают Тесса. Жена вздыхает. Дениз не слушает, ест или играет с котенком. А этот бездельник, наверно, придумывает новый пасквиль. Тесса, проглотив кофе, прошел в кабинет:
– Мне надо поработать.
(Все знали, что после обеда он спит; называлось это «работой».)
Люсьен упрекал себя за несдержанность. Он ждал приезда отца, чтобы попросить у него пять тысяч. Жаннет необходимо оперировать. А занять не у кого. Зачем он рассердил отца? Теперь отец, чего доброго, откажет. Люсьен вспомнил глаза Жаннет и, больше ни о чем не думая, вошел в кабинет. Сразу – так кидаются в холодную воду – он сказал:
– Мне нужны пять тысяч. До зарезу.
Тесса молчал. Люсьен угрюмо выговорил:
– Я не хотел тебя огорчать. Не сердись!
Тесса лежал на диване. Обида еще больше заострила его птичье личико. На лбу были капли пота. Маленький и очень бледный, он казался мертвецом.
– Зачем тебе пять тысяч? На пасквиль?..
Люсьен не ответил. Тесса поглядел на него и отвернулся. Такой способен на все!.. Дядя Тесса был тоже рыжим. В семье о нем не говорили: он подделал подпись кассира и получил четыре года…
– Все равно… Бери.
Он встал и выписал чек. Люсьен ушел.
Тесса снова лег и решил вздремнуть, чтобы успокоиться; но ему мешали мысли. Он испытывал отвращение, как в тот вечер, когда приехал Бретейль. Люсьен думает, что ему не противно брать подачку из рук Бретейля? Конечно, противно. Противно и якшаться с коммунистами. Починить замок? Пожалуйста! Но не решать с ними вместе судьбы страны! Все это мерзость!.. Как жизнь. Разве жизнь не пакостная игра? Чет или нечет. В палате, когда голосуют доверие правительству… Несколько голосов «за» или «против» решают судьбу человека. А присяжные!.. Отрежут человеку голову или не отрежут? Да это зависит от пустяка: растрогала ли речь Тесса какого-нибудь лавочника. Если нет, так разбудят в четыре часа утра, дадут стопку рома и полоснут по шее. Лотерея! Все понимают, что Народный фронт – гадость. Но он не продержится и года. Вообще ничего не продержится. Гниль! Дрянь! Все рассыплется. А тогда наплевать… Вечером он поедет к Полет. И Полет умрет. Все умрут.
Мысли о неизбежном распаде существующего успокоили Тесса. Из кабинета раздался тонкий храп, переходивший в свист.
Люсьен сказал Дениз:
– Что ни говори, а это все-таки низость. Он и с коммунистами и с «Боевыми крестами». В этом нет ни чести, ни простой честности.
– Мне его жалко. Он очень постарел за последний год.
– Не удивительно – Полет способна доконать человека в его возрасте.
– Люсьен!..
Он поглядел на нее и вспомнил глаза Жаннет. Ах, эти тихони!.. А Жаннет его не любит. Сама призналась. Да и за что его любить?.. Люсьен сказал:
– Можешь и меня пожалеть заодно. Отец еще, может быть, умрет, а я не умру, я сдохну.
Вечером Тесса несколько развлекся: он был у Полет, потом они ужинали у «Максима». Тесса лениво глядел на канкан: ноги девушек то подымались, то опускались. Это казалось ему жизнью. Он пил шампанское, бокал за бокалом, но не пьянел. Задумчивость, которая родилась днем, не проходила.
Он вернулся домой в два часа. Жена, как всегда, раскладывала пасьянс, лежа с грелкой на животе. Увидев Тесса, она расплакалась.
– Хорошо, что ты пришел… Такие боли!..
– Это пройдет, Амали. Доктор сказал, что это скоро пройдет.
– Нет, я знаю, что не пройдет. Я теперь скоро умру.
– Зачем ты говоришь глупости?.. Я видел доктора. Это можно вылечить. Ты еще всех переживешь…
– Зачем мне жить? Я ни на что больше не гожусь. Сегодня, ради твоего приезда, я встала, и вот видишь, снова хуже… Я не боюсь смерти. Я другого боюсь… Ты ни во что не веришь… Но должна быть расплата… Я не хотела говорить при детях… С коммунистами!.. Как ты можешь? Я вчера читала в газете, что они делают… Они в Малаге восемь церквей подожгли. Это звери! И вот ты, мой муж, – с ними!