Выбрать главу
A самообладание, ориентацию, будет ли действовать слишком поспешно, распорядится ли открыто об арестах или будет продолжать все отрицать — на эти вопросы N никак не мог ответить, потому что он и сам не знал, что бы он делал на месте A. N не удалось продолжить свои размышления о возможном поведении A, потому что, едва маршал K сделал первую паузу, переводя дух и собираясь с силами, дабы с еще большим энтузиазмом продолжить объяснения в любви A, его перебил F и начал говорить. На самом деле F перебил не только государственного президента K, но и, сам того не желая, A. Когда K сделал паузу, A вынул изо рта трубку, видимо, для того, чтобы наконец возразить L, но F, который этого не заметил или не захотел заметить, оказался проворнее. Он начал говорить, даже не успев встать, а встав, стоял неподвижно, маленький, толстый, невероятно уродливый, с бородавками на лице, сложив руки на животе, словно неуклюжий, молящийся крестьянин в воскресном наряде, и говорил, и говорил. N сразу же понял причину. Спокойствие министра тяжелой промышленности было обманчивым. Чистильщик обуви говорил, чтобы заглушить ужас, вызванный поступком L, он уже видел, как гнев A обрушивается на их головы, предстоит арест всего Политического Секретариата. Будучи сыном сельского учителя, Чистильщик обуви лез из кожи вон, работая в провинции. Рано вступив в Партию, он всегда подвергался насмешкам, никогда никто не воспринимал его всерьез, он всячески пресмыкался, был лакеем, пока наконец не пошел вверх (от чего многим пришлось каяться), потому что у него не было гордости (он не мог ее себе позволить), а лишь честолюбие и потому что он был способен на все. А он действительно был способен на все: он выполнял самую грязную, самую кровавую работу, слепо повинуясь, готовый на любое предательство. Во многом F был самым страшным человеком в Партии, даже страшнее A, который, несмотря на свои кровавые дела, был значимой личностью. A не изменили ни борьба, ни власть. A был таким, каким он был: частью природы, выражением своей властной закономерности, сформированный сам собой. F был мерзким, казалось, его уделом было лишь низкое, недостойное, он не мог струсить это с себя, оно слилось с ним. Даже оба Джингисхана казались рядом с ним воплощением благородства. Даже
A, которому F все-таки был нужен, называл его при всех не только Чистильщиком обуви, но и Жополизом. Поэтому F боялся сейчас гораздо больше, чем остальные. F сделал все, чтобы попасть на самый верх. Теперь же, почти у цели, L своими дурацкими выпадами ставил под угрозу все, что он достиг своими нечеловеческими и недостойными усилиями, его гротескное самоотречение становилось бессмысленным, а его бесстыдный подхалимаж — напрасным. Панический страх обуял его столь сильно, что он, не соображая, что делает, прервал самого A (N был в этом убежден). F, безусловно, хотел поскорее на свой лад поддержать и дополнить излияния K, словно это могло его спасти. Он не стал откровенно расхваливать A, как это беззастенчиво делал Государственный президент, а просто более рьяно набросился на L. По привычке он начал с крестьянских поговорок, которых знал множество, не обращая никакого внимания на то, подходят они в данном случае или нет. Он сказал: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Он сказал: «Крестьянин купает жену лишь тогда, когда с ней собирается переспать молодой барин». Он сказал: «Снявши голову, по волосам не плачут». Он сказал: «И богатый крестьянин может свалиться в навозную яму». И он сказал: «От крестьянина несет служанка, а от солдата — жена крестьянина». Затем он принялся говорить о серьезности положения, но не внутриполитического (будучи министром тяжелой промышленности, он был в него втянут с головой), а внешнеполитического, в чем он видел надвигающуюся «смертельную опасность для нашей любимой родины» (это было особенно неожиданным, так как после конференции по защите мира внешнеполитическая обстановка намного улучшилась). Международный капитализм и империализм, продолжал F, вновь подготовились к тому, чтобы уничтожить завоевания революции, и, похоже, им удалось наводнить страну своими агентами. От внешней политики он перешел к необходимости дисциплины, а от нее — к необходимости доверия. «Товарищи, все мы братья, дети одной великой революции!» Затем он заявил, что это доверие грубо разрушает L, который засомневался в словах A и, несмотря на заверения A, лживо утверждает, что заболевший O арестован. Недоверие министра транспорта, «этого Памятника, который уже давно превратился в позорное пятно», заходит так далеко, что он даже не хочет покинуть зал заседаний, чтобы побыть рядом со своей умирающей женой — такая бесчеловечность каждого революционера, для которого брак священен (а для кого он не священен?), должна приводить в ужас. Это подозрение оскорбляет не только A, это плевок в лицо всему Политическому Секретариату. (N подумал, что A ничего не говорил о болезни O. Эту ложь, которая исходила от министра безопасности C, F приписал A, закрепил за A, что стало еще одной ошибкой, которую можно было объяснить лишь жалким страхом министра тяжелой промышленности. Но в то же мгновение у N зародилось подозрение, что, возможно, болезнь O была правдой, а его арест — это ложь, распространенная для того, чтобы привести Политический Секретариат в замешательство. Однако N его сразу же отбросил). Тем временем Чистильщик обуви опрометчиво, пытаясь себя обезопасить, набросился на своего старого друга, потому что ему казалось, что вместе с министром транспорта L должен автоматически пасть и партийный секретарь D. При этом он не подумал о том, что министр транспорта в политическом плане всеми уже списан со счетов, а D же, наоборот, нельзя было снять без тяжелых потрясений для Партии и государства. Но такое потрясение стало для F свершившимся фактом, иначе он наверняка бы заметил, что во время его атаки совершенно безмолвно сидел и министр обороны H, не поддерживая его. Чистильщик обуви кричал: «Когда крестьяне голодают, попы жиреют», «Когда у барина мерзнут ноги, он поджигает деревню». Затем стал утверждать, что D предал революцию и что он превратил Партию в буржуазное объединение. В своем отчаянном задоре F пошел еще дальше. После D он взялся за его союзников, поиздевался над министром образования, приведя старую крестьянскую поговорку: «Кто входит в дом торговца лошадьми девственницей, выходит из него потаскухой»; а в адрес министра иностранных дел B он высказался: «С кем поведешься, от того и наберешься». Но не успел F процитировать очередную поговорку и высказать новые обвинения, его перебил полковник. Светловолосый офицер ко всеобщему удивлению во второй раз вошел в зал заседаний, отдал честь, передал министру тяжелой промышленности какую-ту записку, молодцевато отдал честь еще раз и вышел.