Большая часть того, что я знаю, досталась мне от дерева, в процессе моего взросления. Множеству поведанных вещей, в которых я находил дерзость сомневаться из-за их противоестественного содержания, я позже находил подтверждение в ходе наблюдений за окружающей реальностью. У всего вокруг было предназначение, если менее пафосно – функция. Функция дождя была увлажнять почву, функция солнца – согревать все живое, функция птиц – петь песни, функция дерева – распределять пищу между всеми нами, наша же функция – эту пищу производить. Процесс не из лёгких, требовал большой концентрации и напряжения, почти весь день уходил на эту работу, и лишь под вечер, когда солнце уходило за бетонные прямоугольники, а воздух наполнялся сумеречной влагой, мы могли расслабиться и отдохнуть. В прямоугольниках живут люди, со слов дерева "забавные букашки", считающие себя главнее всех остальных существ из-за того, что не понимают своих функции, отчего им кажется, что они свободны, но что делать даже с этой иллюзорной свободой они не знают, поэтому просто ходят туда сюда, наполняют свои тесные квадратные комнаты новыми вещами и новыми людьми, едят и спят, кричат и плачут, не в силах выносить тот образ, который сами себе выдумали, и которому пытались соответствовать. Вначале, несмотря на возраст и мудрость дерева, я усомнился в его словах. Я не мог поверить, что существа, способные на передвижение, могут страдать от избытка свободы, и также слишком наивно для меня звучало то, что они сами выдумывали себе необходимости, чтобы продолжать двигаться, потому что на самом деле предпочитали сидеть на месте, подобно нам, листьям. Понаблюдав за ними, я понял, что дерево не преувеличивало. И к тому же, познал прелесть того, что не мог пойти куда хотел, поскольку тогда вряд ли знал бы куда отправляться, и очень быстро потерялся, вдали от моего дерева. Единственное, в чем я сомневался, так это в том, что люди не понимали своей функции, вернее в том, что им было что понимать, поскольку в действительности, они ничего не делали – уходили из коробок днём, возвращались вечером, смотрели мигающий красками ящик, ели, бросали бычки из окон. Я решил, что люди – это некая ошибка, существа без предназначения, не служащие никакой цели, и посему страдающие от собственной бесполезности, всемогущие, и от этого страдающие от отсутствия недоступных вещей. Но с возрастом, поразмыслив, я понял, наконец, что функцией людей, видимо, является заполнение собою квадратных сияющих ячеек этих огромных бетонных монолитов. Зачем то же были здесь эти гигантские уродливые здания, закрывающие горизонт со всех сторон, запирающие мое дерево в некую ограду, представляющую собой заслон для нашего взгляда на все, что могло прятаться за ним. Будь эти громадины пусты, я бы вряд ли нашел объяснение их существованию, а так люди жили со зданиями во взаимном симбиозе, являясь друг для друга необходимым элементом, и этим объяснялось их предназначение в мире.
Через пару дней после выпадения снега, я был вырван из болезненной дрёмы странным звуком в ставшей привычной для меня тишине. Нечто пробиралось сквозь снег, медленно, с тяжестью. Небольшое животное, возможно птица, ещё теплое, но замерзающее, маленький комочек жизни остановился где-то в снегу, совсем неподалеку от меня. Хриплое дыхание срывалось в беззвучный, бессильный, болезненный стон. В первые дни, я, возможно, издавал нечто похожее, но это вряд ли было сравнимо с тем, что слышалось сейчас. Я чувствовал дрожь этого существа сквозь толщу снега, чувствовал его беспомощные попытки выбраться из грубых ладоней сугроба, и казалось что в движениях его ещё достаточно жизни, что сейчас он отдохнёт пару мгновений и вырвется из плена, будет бороться до конца за существование и победит, добравшись до твердой земли. Но этого не произошло. Существо не двигалось с места. Я лишь слышал, как с трудом расширяются его лёгкие, как больно хрустит его горло от ледяного воздуха, слышал, как бешено колотится крошечное сердечко, не желающее умирать. Вот тельце напряглось, сжалось, пытаясь выдавить из себя крик о помощи, но услышал я лишь сорванный глухой хрип. Попытка повторилась, но на этот раз вышло ещё более жалко. Мне никогда не было суждено узнать наверняка, кто мой товарищ по несчастью, но осознание того, что я не одинок, принесло мне невероятный подъем духа и сил, прилив некой сплоченности и чувства общности. Когда узнаешь, что кто-то в такой же беде, что и ты, становится легче, возможно появляется некий элемент конкуренции, кто дольше протянет, а возможно, ты просто понимаешь, что твоя проблема не уникальна, и это не тебе одному выпала тяжёлая доля. Все мои родственники, должно быть, где-то совсем рядом, переживают то же гниение и кошмарную боль. Мысль об этом вызвала чувство вины, будто подумав о чужой участи, я сделал её реальной.