Ведьма - худенькая остроносая девушка лет шестнадцати-семнадцати, почти девочка, ребенок, съежилась на стуле посреди опустевшего зала. Из-под обтрепанного по краю платья выглядывали босые ноги. Черные волосы падали на лоб и плечи спутанными прядями. Ведьму еще не успели обрить.
Девушка следила за Бартоломе настороженным взглядом. У нее были огромные темные глаза. А может, они просто казались огромными на изможденном лице.
Испуганный котенок. Он готов вцепиться в протянутую руку, но втайне хочет, чтобы его погладили и пожалели.
Не красавица, но если ее хорошенько отмыть, причесать и приодеть, то будет вполне симпатичной, даже хорошенькой.
Бартоломе не знал, как начать разговор.
Она сама заговорила первой.
- Вы тоже будете меня мучить?
- Я хочу тебе помочь.
- Вы все так говорите! А на самом деле вы меня терзаете!
- Тебя, на самом деле, еще никто не терзал! - Бартоломе даже разозлился. - Тебя пока только увещевали!
- Будет еще хуже, я знаю...
- А если знаешь, так какого черта?!.
Девушка в изумлении уставилась на него.
- Послушай, девочка, я действительно хочу тебе помочь... Помочь тебе выбраться отсюда. Но для этого ты должна, по крайней мере, мне доверять и прислушиваться к моим советам.
- Как я могу вам верить?!
- Пожалуй, никак, - согласился Бартоломе. - Я бы на твоем месте не поверил. Я бы подумал, что ко мне подослали шпиона.
- А вас подослали?
- Да, - кивнул он.
У Анхелы глаза стали совсем круглыми.
- И вы в этом сознаетесь?! - вырвалось у нее.
Бартоломе пожал плечами.
- А если бы я стал это отрицать, это бы тебя убедило?
- Нет... наверно...
- Я тоже так думаю.
- Я не сделала ничего дурного! Вы мне верите?
- Конечно! Конечно, я тебе верю!
- Тогда почему, почему вы хотите, чтобы я призналась в том, чего не совершала?!
«Действительно, почему?! И почему я здесь?»
- Делала - не делала, какая разница?! Твоя задача - выйти отсюда живой. И как можно более дешево отделаться, раз уж ты попала сюда. Покаешься, примиришься с церковью... Ну, наложат на тебя епитимью. Может, высекут. Ничего, вытерпишь. Это лучше, чем провести годы и годы в тюрьме. Чтобы все уладить, нужно всего лишь твое признание. Даже в том, чего ты не делала.
- Но это значит солгать!
- Ну и что?
- Это значит запятнать себя ложью!
- Ну и что, черт побери?!
- Это грех, - сказала она.
- Грех с твоей души я сниму, - пообещал Бартоломе. - Так что давай кайся!
- Нет! - воскликнула Анхела.
- Ну и дура!
- Пусть дура! - всхлипнула ведьма. - Зато честная!
У Бартоломе с губ невольно сорвался смешок.
- Над чем вы смеетесь?!
- Над твоей глупостью.
- Может, я и глупа... Но я добрая христианка!
- Конечно, - кивнул Бартоломе, - добрая... Еще бы тебе стать хоть чуточку умнее. Сейчас тебя отведут в камеру. Поразмысли там над тем, что я тебе сказал. Я был с тобой честен. А в ответ хочу получить от тебя ложь. Странный обмен, не правда ли?
* * *
С этого дня Бартоломе стал раза два-три в неделю навещать свою подопечную в ее камере. Он больше не заговаривал с ней о признании вины. Просто рассказывал разные истории, пытаясь хоть немного приободрить. И задуматься над тем, как хороша жизнь, там, за серыми стенами святого трибунала. Небольшая ложь стоит того, чтобы остаться в живых.
Он стал замечать, что она ждет его прихода. Ждет слов сочувствия и понимания. Цепляется, как за последнюю надежду.
Он говорил ей, что она красива и создана для любви и счастья. Не для смерти, нет.
И она уже готова поверить ему и во всем признаться. Возможно, только потому, что он так хочет.
Он почти добился своего, когда получил письмо. Письмо, написанное дрожащей, ослабевшей рукой. Доминго Вальес был при смерти и хотел видеть племянника.
- Поезжай, - сказал брат Диего.
Бартоломе понимал, что может не успеть. Но не слишком жалел об этом.
Три дня предстояло ему провести в пути.
И он успел.
* * *
В комнате, где лежал умирающий, почти не было мебели, только кровать, стул и маленький столик, а единственным украшением служило распятие на беленой стене.
- Подойди. Садись, - брат Доминго сделал еле заметный жест исхудалой рукой, указывая на стул у своего изголовья.
Странно, но сейчас Бартоломе ничего не испытывал к этому человеку. Ни злости, ни обычного желания насмехаться, противоречить, довести инквизитора до белого каления. Но и жалости он тоже не чувствовал. Даже сожаления. Ничего, кроме желания, чтобы все это быстрее закончилось. Он поразительно быстро смирился с тем, что дядя умирает. Дядюшка никогда не отличался крепким здоровьем, а частыми постами и вовсе довел себя до истощения. Но с годами он почти не менялся, только как будто усыхал. Невозможно было понять, сколько ему лет. Мумии не стареют. И Бартоломе удивлялся, когда дядюшка проявлял хоть какие-то человеческие чувства.